Кража в особо крупных чувствах - стр. 21

Так.

Петр вздохнул, покосился на второй бутерброд. А потом встал и подошел к вдове. Она плакала. Точнее, она пыталась не плакать, но у нее это не получалось. Но само решение не давать воли слезам не уважать было нельзя. Петр вдруг положил руки на вздрагивающие плечи.

– Элина Константиновна, я вам не враг. Я спрашиваю не потому, что мной владеет нездоровое любопытство. Для того чтобы найти убийцу вашего мужа, мне надо все понимать про его жизнь.

– А если убийца я? – тихо спросила она.

– А убийца вы? – в тон ей спросил Петр, не убирая рук с ее плеч.

Она судорожно вздохнула. Шмыгнула носом, резко оттерла тыльной стороной кисти щеки – и шагнула в сторону.

– А это вам решать. Вы же верите только фактам.

***

Они снова устроились за столом под зеленым бархатом. Конищева закурила.

– Вам не мешает табачный дым, Петр Тихонович?

– Мешает, но это ваш дом.

Она хмыкнула, но сигарету не погасила. Только голову повернула в сторону, и теперь Петр любовался на ее чеканный профиль.

– Скажите, ваши родители живы? – внезапно спросила она.

– Да.

– А вы думали когда-нибудь об их смерти? Ну, что когда-нибудь это случится? Бессмертных же нет. Думали?

Петр помолчал, размышляя над ответом.

– Нет. То есть, иногда такие мысли всплывают, но я их гоню. Я не хочу об этом думать, – неожиданно для себя честно ответил он.

– Вот и я об этом никогда не думала. А оно вдруг случилось… Вы можете себе представить, что это такое – остаться в двадцать полной сиротой?

– Я думаю, что это трудное испытание.

– У вас просто исчезает земля под ногами, – Элина Конищева повернула к нему лицо. Глаза были уже сухими, а нос сохранял розоватый цвет. – Я просто… просто выпала из жизни. Я не помню, что я тогда делала, что ела, что пила. В какой-то момент я просто закрылась дома и перестала выходить. Вообще, понимаете? Просто была дома. Я не помню, что я в это время делала! Кажется, большую часть времени просто лежала. Кто-то приходил, стучал, звонил в дверь – я не открывала. Телефон выключила. Но я не ходила на занятия и… И однажды ко мне домой пришел Валентин Самуилович. Он был мой… мой наставник в училище.

– Поэтому вы ему открыли?

– Нет. Я ему тоже не открыла. Он кому-то заплатил – и дверь вскрыли.

– А что потом?

– Он просто забрал меня к себе. Кормил с ложечки. Кричал. Ругался. Читал стихи и пел колыбельные. Заставлял ему позировать.

– Обнаженной?

– Петр Тихонович… – укоризненно вздохнула Конищева. – Ну почему вы сразу думаете о людях… так?

– Знаете, мне мой напарник рассказывал, что, когда он допрашивал коллег Валентина Самуиловича на их рабочем месте, во время разговора в комнату заглянул один из сотрудников училища со словами «А что, у вас тут опять натурщицу изнасиловали?».

Конищева уставилась на Петра круглыми глазами – а потом вдруг расхохоталась. Поперхнулась дымом, долго кашляла, и теперь пришел черед Петра хлопать ее по спине. А потом она, следуя его примеру, вытирала слезы бумажной салфеткой.

– Знаете, по-моему, это специально для вас… точнее, для вашего напарника разыграли.

– Да? У вас так принято?

– На самом деле, не знаю, – невесело отозвалась Конищева. – Возможно, и… Ладно, не об этом речь. В общем, Валентин Самуилович делал наброски к портретам. Потом заказал мне свой бюст.

– Вот этот, который… Из металла?

– Тогда я работала только с глиной, – слегка недоуменно ответила Элина Конищева. – Он рисовал меня, я лепила его. А потом…