Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917 - стр. 15

Люди из двух африканских племен понимают, что они оба – люди; более того, что они оба – черные люди. Это серьезное достижение по сравнению с уровнем прусского интеллектуала, неспособного увидеть, что все мы – белые люди. Обычный глаз не способен уловить в северо-восточном тевтонце что-либо, что выделяет его из столь же бесцветных групп остального арийского человечества. Он просто белый человек, склонный седеть или сереть.

Тем не менее в серьезных официальных документах он будет объяснять разницу между собой и нами природными свойствами, присущими «расе господ» и «низшей расе». Крах немецкой философии происходит чаще в самом начале спора, нежели в его конце, и заключается он в отсутствии иного способа проверки на принадлежность к «высшей расе», кроме как определения расы собеседника. Если ее трудно установить (как это обычно и бывает), то все в итоге сведется к бессмысленному занятию – написанию истории доисторических времен.

Я серьезно полагаю, что если немцы могут дать свою философию готтентотам, то нет причин, по которым они не могут передать готтентотам и свое чувство превосходства. Если уж они видят тонкие оттенки между готами и галлами, то почему бы тем же оттенкам не приподнимать одних дикарей над другими дикарями. И тогда какой-нибудь представитель племени оджибве[14] обнаружит, что он на один тон краснее представителя племени дакота[15], а любой негр в Камеруне теперь сможет сказать, что он не так черен, как его малюют.

Поэтому ничем не доказанное расовое превосходство есть последнее и худшее следствие отказа от принципа взаимности. Пруссаки призывают всех людей наслаждаться красотой их больших голубых глаз, но при этом считают: если люди так поступят, значит, у них глаза низшей расы, если же нет – значит, у них вообще нет глаз.

Везде, где есть даже самые незначительные следы людей нашей расы, следы, потерянные и высохшие среди пустыни или погребенные навсегда под руинами цивилизации – везде есть зыбкая память о том, что люди – это люди, а сделки – это сделки, что у любого вопроса есть две стороны, даже если это обстоятельство приводит к спорам между людьми. Эти следы дают нам право сопротивляться Новой Культуре хоть ножом, хоть дубиной, хоть сколотым камнем. Для пруссака культура начинается с акта разрушения любой творческой мысли, любого созидательного действия. Он разбивает в своем сознании зеркало, в котором человек может увидеть лицо друга или врага.

Германский император упрекнул эту страну[16] в заключении союза с «варварской и полувосточной державой». Мы уже рассматривали, какой смысл мы вкладываем в слово «варварский»: варвар – это тот, кто враждебен цивилизации, а не тот, кто недостаточно развит для нее. Но когда мы переходим от идеи варварства к идее Востока, становится еще любопытнее.

Нет ничего особенно татарского в русских делах, за исключением того факта, что Россия сбросила иго татар. Восточный завоеватель оккупировал и крушил эту страну много лет; но то же самое можно сказать о Греции, или об Испании, или даже об Австрии. Если Россия пострадала от Востока, то она пострадала во время сопротивления Востоку, и мне трудно понять, почему ее чудесное спасение должно было сделать ее происхождение загадкой.

Иона мог быть или не быть в ките на протяжении трех дней, но нахождение в ките не сделало его русалкой. Во всех остальных случаях с европейскими нациями, спасшимися от чудовищного плена, мы признаем чистоту и непрерывность их европейства. Мы считаем, что старая восточная система власти -это рана, а не пятно.