Красный гаолян - стр. 51
Бабушка сверкнула глазами, стиснула зубы, холодно усмехнулась и с ненавистью глянула на отца:
– Только боюсь, в таком случае ты и волосинки мула не увидишь! – сказала она.
Бабушка наклонила голову, взяла палочки и стремительно смела еще дымившуюся еду с нескольких чашек, а потом подкинула одну из них в воздух, и та несколько раз перевернулась в полете, посверкивая блестящим фарфоровым боком, затем перелетела через балку, задев ее и смазав два пятна давнишней сажи, медленно упала, покатилась по полу и, сделав полукруг, улеглась на полу кверху дном. Вторую чашку бабушка швырнула в стену, и при падении она раскололась на две части. Прадедушка от удивления разинул рот, кончики его усов подрагивали, он долго не мог найти слов, а прабабушка воскликнула:
– Деточка, наконец-то ты поела!
Раскидав чашки, бабушка зарыдала, плач был таким громким и горьким, что не вмещался в комнату, перелился через край и выплеснулся аж в поле, чтобы слиться с шелестом гаоляна, уже опыленного к концу лета. Во время этого бесконечного пронзительного плача в ее голове промелькнуло множество мыслей, бабушка раз за разом вспоминала три дня, прошедшие с того момента, как она села в свадебный паланкин, и до тех пор, как на ослике вернулась в родительский дом. Все картины этих дней, все звуки и запахи вновь нахлынули на нее… Трубы и сона… короткие мелодии и громкие напевы… Музыканты играли так, что гаолян из зеленого стал красным. Ясное небо подернулось тучами, громыхнуло раз, потом второй, сверкнула молния, струи дождя были спутанными, как пряжа, и такими же спутанными были чувства… дождь шел то наискось, то снова вертикально…
Бабушка вспомнила разбойника в Жабьей яме и мужественный поступок молодого носильщика, который верховодил другими, как вожак собачьей стаи. На вид ему было не больше двадцати четырех, на суровом лице ни единой морщинки. Бабушка вспомнила, как это лицо нависало над ней совсем близко, а твердые, как раковина беззубки, губы впивались в ее рот. Кровь в сердце бабушки на мгновение застыла, а потом снова забила ключом, будто прорвала плотину, да так, что каждый, даже самый крошечный сосуд в теле затрепетал. Ноги свело судорогой, мышцы живота дрожали и никак не могли остановиться. В тот момент их мятеж одобрил своей бьющей через край энергией гаолян. Пыльца, что сыпалась с метелок, почти невидимая, заполнила все пространство между их телами.
Бабушка множество раз пыталась задержать в памяти картину их юной страсти, но не получалось, воспоминания мелькали и исчезали, зато снова и снова появлялось лицо прокаженного, напоминавшее морковь, сгнившую в подвале, и его крючковатые пальцы, похожие на куриную лапу, а еще старик с тоненькой косичкой и связка блестящих медных ключей, болтавшаяся у него на поясе. Бабушка спокойно сидела и, хотя находилась в десятках ли оттуда, словно бы ощущала на губах терпкий запах гаолянового вина и кисловатый запах барды. Она вспомнила двух мужчин, что взяли на себя роль служанок и напоминали цыплят, замаринованных в вине, – из каждой их поры сочился аромат вина… А тот носильщик срубил множество стеблей гаоляна своим мечом с закругленным лезвием, на срезах, имеющих форму подковы, проступал темно-зеленый сок – кровь гаоляна. Бабушка вспомнила, как он велел через три дня возвращаться и ни о чем не беспокоиться. Когда он произносил эти слова, черные узкие глаза блеснули светом, похожим на лезвие меча. Бабушка уже предчувствовала, что жизнь вот-вот переменится самым необычным образом.