Красное на красном - стр. 64

Голова шла кругом. Единственное, что Робер Эпинэ прекрасно понял и что острым ножом резануло по душе, это то, что Мэллит любит Альдо.

– Робер…

Закатные твари, какие глаза!

– Робер, поклянись ничего не говорить Альдо, но быть с ним рядом. Ты должен сохранить первого из первородных и удержать от опрометчивых шагов и свойственных юности безумств.

Разрубленный Змей, кто бы говорил о юношеских безумствах и кому! Иноходцу Эпинэ! Да ему всю жизнь пророчили, что он по дурости свернет себе голову и не заметит.

Иноходец поцеловал тонкие пальцы.

– Клянусь защищать Альдо Ракана ради Талигойи и нашей дружбы.

– Альдо не должен знать о… обо мне!

– Я ему ничего не скажу, но уже поздно, позволь мне тебя проводить.

– Нет, – покачала головой девушка, – я укрыта от чужих глаз, а глаза правнуков Кабиоховых в ночь Флоха обращены к вечному. Виноторговца не заметят, а за тобой пойдут. Не бойся за меня. Береги Альдо.

Не бояться? Легко сказать! За кого же тогда прикажете бояться? У девочки отважное сердце, но лед под ней слишком тонок.

Эпинэ не верил в предчувствия, но, глядя на бредущую через площадь крохотную фигурку с огромной корзиной, трясся от страха. Не за себя – за чужую красивую девочку, бросившую вызов всему миру ради любви к чужеземцу, который о ней почти позабыл. Робер знал одно – если б гоганни так произносила ЕГО имя, он бы отрекся от всего – предков, короны, веры, долга – и ушел с ней хоть на край света, хоть за край. С Мэллит он и в аду был бы счастливцем, но дочь Жаймиоля отдала сердце его другу и сюзерену, сюзерену и другу.

…Мэллит давно вернулась в дом отца, а талигоец до утра простоял у окна, сжимая пустой бокал и думая о рыжеволосой гоганни и о том, что в первый раз в своей жизни он, Робер Эпинэ, завидует Альдо Ракану. Завидует светло, горько и безнадежно.

Баловник, топнув копытом о мягкую весеннюю землю, радостно заржал, и у Ричарда защипало в носу. Пусть чалый не был лучшим конем подлунного мира, но он родился в Окделле и узнал хозяина, узнал, хотя не видел четыре месяца. Юноша едва удержался от того, чтоб обнять жеребца, он бы и обнял, но рядом был Эстебан со своими подпевалами. Не хватало услышать очередную пакостную шутку, которая надолго испортит настроение. Ричард не показывал, как его задевают оскорбления «навозников», но переживал их очень тяжело.

Эстебан грациозно вскочил в седло, и стоивший десяток Баловников рыжий линарец[82] затанцевал, разбрызгивая жидкую грязь, которая отчего-то летела в сторону Дикона.

– Вот уж не думал, что вы не справитесь с такой смирной лошадкой, – Альберто умело сдерживал вороного мориска невиданной красы, рядом с которым рыжий казался ягненком, а как выглядел Баловник, не хотелось даже думать.

– Я позволил Гогану порезвиться, – быстро, слишком быстро откликнулся Эстебан, – он застоялся.

– Гоганов лучше не распускать, – улыбнулся кэналлиец. – Не желаете наперегонки до ворот?

Эстебан не желал. Проигрывать он не любил, а здесь проигрыш был написан огромными буквами. Дикон не сомневался, что Эстебан с наслаждением прогнал бы коня галопом через огромную, отражающую облака лужу, но связываться с Альберто не решился.

Кэналлиец проводил глазами удаляющихся всадников и повернулся к Ричарду.

– Тебя встречают?