Красное каление. Том второй. Может крылья сложишь - стр. 19
-А што?! Што я увидел и понял севоднева? А?.., – Быч мутными глазами виновато обвел присутствующих, зло схаркнул в сторону, – ты ж меня…, да што тама меня!..– наотмашь взмахнул он широкой ладонью, – ты, Тимоха, ноне чуть всю нашу дивизию… не положил почем зря! Када Барбович, как ту метелку, распушил наш правый фланг! – его хрипловатый голос набирал силу, -када мобилизованные… детишки курские… побросали винтари и кинулися тикать! Да и не утек-то из них почти нихто!!. – он уже отрешенно махнул сильной рукой, -вона они, под снегом… Те детишки… Коченеють. Где ж ты…, ты, п…п…, -его губы, дрожа, с трудом не выпускали ругательное слово, рука сжала мощный кулак, что и жилки посинели, -был! А?! У тебя ж… две! – он сложил пальцы и тряс ими в воздухе, – две кавбригады стояли без дела! Кони мерзли!.. В трех верстах! За бугром стояли. А мой эскадрон… А на меня – ихний корпус! Кор-р-р-пус! Лучшие хлопцы… Мои… Порублены в капусту! Или доходять… Юшкой давятся… Под снегом… Писаренко… Моисеенко… Швахич… Блоха… Другой Блоха. Все – лежат, как… ясочки! Не щадите вы бойца! Вам люди… Как шелуха, лузга … Да… на Отечественной… Царевы генералы, и те… Што ж ты делаешь, Тимоха-а-а…, -он медленно опустился и, склонив голову, сочно по-детски заплакал, слегка ударяя тяжелым кулаком по цветастой скатерти.
Все присутствующие замерли в ожидании, что скажет начдив.
Тот, не мигая, смотрел поверх голов, в какую-то точку на противоположной стене, украшенной цветными изразцами и с приклеенными очень давно русско-японскими картинками. Его полноватое лицо с коротенькими усиками не выражало ничего, кроме совершенного равнодушия.
Наконец, во весь свой двухметровый рост, он резко поднялся.
-Быч, гляди, – он расстегнул потертый свой кобур и, вынув сверкнувший вороненым боком револьвер, со стуком положил его перед собой.
-…Крой беглым, Сеня-я-я, – в полной тишине послышался откуда-то с краю стола ленивый пьяный голос.
Подойдя сзади ко все еще склонившемуся эскадронному, Тимошенко положил руку ему на плечо и сказал просто:
-Выйдем, Быч!
Тот медленно поднял голову, встал, равнодушно бросил свой маузер на стол, и уверенно пошел к двери, впереди комдива.
…-Так надо было, Быч! – начдив смотрел куда-то вдаль, мимо эскадронного, говорил тихо, но твердо:
-Это приказ был…
-От… Думенки? Не поверю!
Тимошенко глубоко вздохнул, присел на заснеженную скамью, достал папиросу, мял-мял ее пальцами, пока не смял, рассыпав на снег рыжую табачную пыль:
-Не-а… Нас же временно ему перекинули. А так мы как и были, так и есть – в первом конном корпусе. От Семена. Приказ был от Семена. Прислал вестового, расступись, мол, Тимоха, нехай Борю как следоваеть… казаки потреплють. Так и сказал…, -комдив сочно схаркнул в снег, матово блестящий под показавшейся из-за косматых низких туч робкой маленькой луной.
-И ты!..– Быч в порыве поднял правую огромную руку с растопыренной широченной мужицкой ладонью, хлопнул ею по пустому кобуру и, сжав в кулак, с силой грохнул в кирпичную кладку стены. На его широком красном лице мелькнуло отражение ненависти и беспощадной холодной злобы. Он вдруг вскинулся, подскочил к начдиву и узловатыми своими пальцами ухватил того за кадык, прижав к стене.
Тимошенко своей громадной фигурой вдруг обмяк и его руки только беспомощно скребли по старой кирпичной кладке стены.