Красная машина - стр. 16
Советская власть, распахнувшая по недосмотру свои объятия революционерам от искусства, быстро – к середине двадцатых годов – спохватилась, насторожилась.
Предпочла традиционные направления. Возвеличила Репина, не принявшего новую власть.
Про футуристов – или «будетлян», как называл их Велимир Хлебников, – у нас долгие годы знали лишь в связи с Маяковским. Причем про футуристический – самый оригинально талантливый – период в работе лучшего, по официальному признанию, поэта говорили глухо. В молодости Маяковский с друзьями-футуристами предлагали бросить Пушкина с «корабля современности». Сейчас, похоже, с этого метафорического корабля пытаются бросить, наоборот, Маяковского как назначенного Сталиным классика…
Все повторяется. Уменьшается только масштаб ниспровергателей.
В спорте не было и не могло быть явлений, течений и направлений, сейсмографирующих особенности времени.
Но были уже фигуры, символизирующие перепады представлений в глазах несчастных современников.
В фигуре, облаченной в теннисные одежды, различима не эмблема, однако, а конкретный человек – чемпион России граф Сумароков-Эльстон, чей облик так и просится на обложку спортивного календаря за 1913 год.
А вот существуй такого рода календарь за сезоны с 1918 по 1920 год, на его гипотетической обложке уместнее всего было увидеть человека в защитного цвета гимнастерке – первого спортивного руководителя советской страны, начальника Всевобуча, активного участника Октябрьской революции Николая Подвойского.
Сумароков, как и положено настоящему графу, эмигрировал.
Но лаун-теннис, казалось бы, обреченный на ненависть победившего класса как аристократический жанр, продолжался, и турнир по нему на кортах Сокольнического парка выглядел островком ностальгических воспоминаний, оазисом в сметаемой большевиками жизни, «осколком разбитого вдребезги».
И Надежда Тэффи потом напишет, воспроизводя в памяти тот август восемнадцатого года: «Всем хотелось быть «на людях». Одним дома было жутко. Все время надо было знать, что делается, узнавать друг о друге».
Однако под боем (в буквальном смысле) оказывалась сама теннисная аудитория – ВЧК «разгружала» Москву, выдворяя «буржуазный элемент». Поэтому присутствие на теннисных соревнованиях превращалось в пассивный протест новым властям, з диссидентство, говоря более поздним языком.
Независимые газеты закрывались, их имущество конфисковывалось. Но еженедельник «Спорт», несмотря на отсутствие бумаги и дороговизну типографских работ, продолжал выходить: «Интерес к лаун-теннису не только не упал против прежних лет, а значительно возрос… Оживленные лица, изящно-простые костюмы спортсменов солнечные блики, красиво лежащие на уютных кортах Сокольнического клуба спорта. Знакомые лица: вся спортивная Москва считает долгом отдать дань богу спорта». Мужественный корреспондент «Спорта» не скрывает общих неблагоприятных условий: питание, поездки на редко ходившем трамвае (Булгаков говорил, что в такой ситуации надо бы удивляться тому, что они вообще ходят) и т. д. (под «и т. д.» журналист зашифровал весь ужас торжества победителей).
В отсутствие графа Эльстона чемпионом России по теннису стал артист Художественного театра Всеволод Вербицкий. Нельзя сказать, чтобы новый лидер был человеком совсем уж простого происхождения. Из дворянской семьи, сын модной писательницы. Впрочем, актерство списывало известную неблагонадежность.