Красная книга - стр. 28
– Ну… Да, типа моя. – Ответил я. – У тебя на ночь остаться можно?
Рустик попыхтел сигареткой, думая.
– У меня, наверху, не получится. Я с Русей разбежался, достала мозги мне полоскать. Живу с другой девчонкой, Оксанкой. У нас всё серьёзно, пожениться собираемся. Короче, как раньше не получится.
Я посмотрел наверх. За его макушкой, из окна надстройки выглядывала девушка. Некрасивая, с круглым, каким-то расплывшимся лицом. Она угрюмо рассматривала нас, и во взгляде не было ни капли дружелюбия. Когда наши глаза встретились, она резко задёрнула занавеску и скрылась в темноте. Я удивлённо посмотрел на Рустика, он изобразил лицом "Ну, вот как-то так…". Оба помолчали.
Я вспомнил Русю, красивую девчонку с потрясающей фигурой. Когда они были вместе, воздух искрил и гудел. Они дрались, они целовались, и первое было не отличить от второго. От них можно было аккумуляторы заряжать. А сейчас Рустик напоминал чуть подсдувшийся шарик. У него в комнате ждёт его девочка со злыми глазами, и, почему-то мне кажется, что по части полоскания мозга Русе до неё далеко.
"Жениться? На кой?" – подумал я и промолчал. Захочет – сам расскажет.
Но Русик не рассказал. Посмотрел на мою разочарованную физию и сказал:
– На первом этаже можно, в моей комнате. Где я жил, когда мелкий был.
– Да ну, неудобно. Предки твои…
– Что предки? – Отмахнулся Рустик. – Батя помер, мать куда-то свалила.
Батю его я видел несколько раз, и всегда в виде чего-то косматого, грязного и нечленораздельно ревущего, но правила приличия обязывают выразить сочувствие.
– Мне жаль, – сказал я.
– А мне нет, – равнодушно ответил Рустик. – Думал, он помрёт, матушка бухать перестанет, а она теперь вообще из запоя не выходит. Надоели оба. Короче, не парься. Мать куда-то свалила, если и припрётся, то поздно ночью и сразу спать завалится. Вам не помешает. Пошли, чего стоите?
Дом пах. Остатками на донышках, объедками, перегоревшим этанолом. Кислой овчиной, пылью, трухлявым деревом. Нищетой, несчастьем, многодневными запоями. И табаком. Им провонялось всё: желтоватый растрескавшийся потолок, отстающие от стен обои и коврики, ковры, ковровые дорожечки, занавески, шторки, накидки, покрывала. Грязным текстилем было завешано, обложено и накрыто всё. И среди всего этого нагромождения грязной рухляди и барахла совсем не осталось места для воздуха. Рустик провёл нас по сумрачному коридору с сороковаттной лампочкой под потолком и распахнул дальнюю дверь:
– Любите друг друга, дети мои, пока утро не разлучит вас, – продекламировал он и оставил нас одних.
Я захлопнул дверь и задвинул защёлку, чтобы не дать ядовитому воздуху затечь в нашу комнату. Оглянулся: давно тут не проветривали. Пахло трухлявым деревом и сыростью. Света сдёрнула с кровати одеяло, и в воздух поднялось целое облако пыли. Я повозился с залитой краской щеколдой и с треском распахнул окно. Стало легче.
– Ну ничего, – сказала она, – жить можно.
Жить тут я бы не хотел. Меня накрыло.
Вроде бы, мелочи… Я вырос в семье, где алкоголизм был проблемой теоретической. Мы о ней знали, но особо не сталкивались. Никто из моих родных не пил. Об этой стороне жизни я знал скорей из кино или сталкивался, бывая дома у моих друзей. После слов "Да, блин, предки опять бухают" я старался максимально быстро смыться на свежий воздух. Может, поэтому, я не переношу вонь немытого тела, смешанную с вонью пережжённого этанола. Я к ней не привыкал с детства. Я не спал и не ел в атмосфере, пропитанной этими запахами.