Краем глаза - стр. 30

Собственно, она ничего не слышала: ни воя сирены, ни шуршания шин, ни позвякивания и стука инструментов и оборудования на полках справа от нее. Слух умер.

Но вместо того чтобы вновь провалиться в темноту, чего она ожидала, Агнес вдруг поняла, что поднимается вверх. Пугающее чувство невесомости охватило ее.

Она никогда не полагала себя привязанной к телу, вплетенной в кости и мышцы, но теперь она ощущала, как рвутся узы. И внезапно она обрела свободу, освободилась от бренного груза, воспарила над носилками, чтобы взглянуть на свое тело из-под потолка «скорой помощи».

Ужас охватил ее, едва она осознала, что превратилась в сгусток хлипкой субстанции, куда менее реальной, чем туман, крохотный, слабенький, беспомощный. В панике она подумала, что сейчас растворится в окружающем воздухе, как растворяются молекулы пахучего вещества, и перестанет существовать.

Страх этот подкреплялся видом крови, которая выливалась на матрац носилок, на которых лежало ее тело. Так много крови. Океан.

В звенящую тишину проник голос. Никаких других звуков. Ни сирены. Ни шороха шин по мокрому асфальту. Только голос фельдшера: «У нее остановилось сердце».

Далеко внизу, в стране живых, свет блеснул на игле шприца, который уже держал в руке фельдшер.

Коп расстегнул молнию куртки костюма для бега, потянул кверху просторную футболку, заголил грудь.

Сделав укол, фельдшер отложил шприц и схватился за дефибриллятор.

Агнес хотела сказать им, что все их усилия напрасны, что им бы надо угомониться и отойти в сторону, проявить доброту и дать ей уйти. Причин для того, чтобы и далее пребывать в этом мире, у нее не было. Она хотела присоединиться к своему мертвому мужу и своему мертвому ребенку, вместе с ними перебраться в то место, где нет боли, где нет таких бедняков, как Мария Елена Гонсалес, где никто не жил в страхе, как ее братья Эдом и Джейкоб, где все говорили на одном языке и каждый мог съесть столько пирогов с черникой, сколько хотел.

Она с радостью погрузилась в темноту.

После ухода доктора Паркхерста в больничной палате воцарилась тишина, более тяжелая и холодная, чем мешки со льдом, лежавшие на животе Младшего.

Какое-то время спустя он позволил себе чуть разлепить веки. На глаза надвинулась абсолютная темнота, знакомая разве что слепому. Ни искорки света не проникало в палату из ночи за окном, даже жалюзи спрятала темнота, как черные одеяния Смерти прячут ее лишенные плоти ребра.

А вот из стоящего в углу кресла, словно детектив Томас Ванадий ночным зрением не уступал кошке и увидел приоткрывшиеся глаза Младшего, донеслось:

– Ты слышал мой разговор с доктором Паркхерстом?

Сердце Младшего забилось так часто и громко, что он бы не удивился, если бы Ванадий, сидя в дальнем углу, начал в такт постукивать по полу ногой.

Младший промолчал, поэтому Ванадий ответил за него:

– Да, я думаю, что слышал.

Ох и хитер этот детектив. Знает, как подобраться незаметно, захватить врасплох, найти неожиданный ход. Настоящий специалист психологической войны.

Наверное, многие подозреваемые терялись, раскалывались, не зная, что противопоставить такому подходу. Но Младший не собирался лезть в расставленную западню. Уж он-то не мог пожаловаться на недостаток ума и изворотливости.

Вот на ум он и положился, воспользовался простыми методами медитации, позволяющими успокоиться и замедлить сердцебиение. Коп старался вывести его из себя, надеясь, что он совершит ошибку, но спокойные люди никогда себя не оговаривали.