Корабль Тесея - стр. 10
Я должен хоть что-то получить внутривенно, хоть какие-то новые впечатления, чтобы снять охватывающую меня боль и ломку по Мелиссе. Мне так тоскливо и одиноко, что я жажду воткнуть в себя иглу одного из шпилей, будто они – поднятые доктором шприцы над горизонтальным телом больной старухи или чахоточного юноши. Этот город в белые ночи и вправду походит на бледное тело умирающего, протянувшего ноги проспектов и руки улиц. На тело зарубленной топором старухи-процентщицы или ее беременной сестры Лисаветы. «Расчленить и выкинуть в реку нахер», – как порой говорит Радий.
В поисках подобных утешений вялой, мотающейся наркоманской походкой я брожу по городу, куда подскажет мне сердце. Я вглядываюсь в облик каждой мелькнувшей на горизонте девушки. Некоторые образы на миг внушают доверие и надежду, и тогда боль отпускает меня, и я чувствую прилив счастья.
Со стороны я похож на тех странных типов, от которых встречные люди шарахаются в ужасе. Я порой прячусь в круглосуточных массажных салонах, притаившихся в полуподвалах за массивными железными дверьми. Как Орфей, я спускаюсь к Эвридике, когда мальчик-зазывала протягивает мне рекламу стриптиз-клуба «Трибунал», ночного бара «Сайгон» или интим-салона «Бангкок». Массаж воротниковой или какой-нибудь еще зоны еще никому не повредил.
А потом можно засесть до самого утра в караоке-баре или ночном клубе. На дискотеках у диджея, если есть такая возможность, и в караоке я то и дело заказываю песню Ирины Отиевой. Песню, в которой она обещала возвращаться в случайных образах и обликах:
Так сплю я или нет?
Впрочем, бывают и другие сны, в которых я по-настоящему счастлив. Бывает, приснится, что мы снова вместе с Мелиссой, и она даже знакомит меня со своей мамой и своей сестрой, вводит в семейный круг, а это значит, что скоро возможны свадьба и счастье.
И тогда я бегу прочь из ночных клубов, бегу прочь, вспоминая, как мы бежали к этнографическому музею, как она брякалась на колени у картин Пикассо или Писсаро в Эрмитаже, где все пространство разобрано на клетки и точки, на мельчайшие частицы… Как мы, запрокинув головы, смотрели на светящиеся в лучах кинопроектора пылинки, словно в планетарии за хаотичным движением больших и малых планет. Мы специально на некоторых фильмах не глядели на экран, а искали смыслы в каких-то второстепенных вещах, а если говорить честно – друг в друге.
– Ты только допусти, – пыталась убедить меня Мелисса, – что мое «я» – всего лишь пылинка, однодневная моль в океане распада. Так стоит ли ревновать и мучить себя из-за такой мелочи? Стоит ли тешить эго властью надо мной? Заметь, ложное эго, потому что над всем властны лишь звезды и только им все подчиняется. И если нам суждено быть вместе, то мы непременно будем, а если нет, то не обессудь…
– Постой, ты только что назвала себя молью? И ты хочешь, чтоб я воспринимал твои слова всерьез?
Я слушал Мелиссу и улыбался, думая, что она такими высокопарными фразами набивает себе цену, пускает пыль в глаза, надувает щеки. Я вспомнил, как мы хохотали всю ночь, потому что она смешно надувала щеки и живот, изображая бегемотика, который проглотил арбуз. Я гладил ее живот и целовал ее раздутые, как у бегемотика, щеки и ноздри.