Корабль отстоя (сборник) - стр. 13
А я же молодой был и очень смущался, если встречалось что-то неизведанное. Стеснялся спросить. Вот в кают-компании у стола командира красная кнопка имелась.
Очень она мой взор притягивала. Как вхожу, так и глаз от нее не оторвать. Тянуло просто.
И пришли мы в Либаву. Только не в тот раз, о котором я уже рассказывал, где было коровье говно, а в следующий. И пришли полным составом, то есть на борту у нас буфетчицы.
На гидрографах же чем хорошо? Тем, что женщины работают и половой вопрос, в общем-то, решен. Чем больше гидрограф, тем больше на нем женщин.
Буфетчиц было две: одна как суворовский солдат, с места и в Альпы, а другая – очень хорошая женщина, звали ее Марина. У нее и дочка на берегу осталась. Она денег хотела заработать, вот и морячила.
Но на корабле без «друга» нельзя, и у нее был боцман. Ей тридцать три года, ему сорок, и мужчина основательный, курсом на семейный очаг. Она и надеялась.
Встали мы на якорь, и на ночь половина народа с корабля исчезла.
А я вошел ночью в кают-компанию, и эта кнопка на меня смотрит. Дай, думаю и тут рука моя сама потянулась и – клянусь – сама нажала.
Раздается жуткий звонок. На весь корабль.
Оказалось, что этим звонком командир буфетчицу из гарсонки доставал.
А выключить его можно только изнутри. Из гарсонки. А она закрыта.
Звонок разрывается. Ночь глубокая, жутко неприятно.
И пошел я буфетчицу будить. Ту самую приличную Марину.
А она ничего не понимает. Я ей про притягательность красной кнопки в три часа ночи пытаюсь рассказать, а она мычит чего-то. Я ей – сам не знаю, как так получилось, что нажалось, а она дверь не открывает.
Наконец, появляется из-за двери в мохеровом халатике.
В те времена на гидрографе все мохером промышляли. Покупали его за бугром, а на родине продавали. Но разрешалось провести только три клубка, остальное – в изделиях.
И у нас все было мохеровое. Привозили – или продавали, или на нитки распускали.
Вот на ней такой мохеровый халатик и еще она его, по-моему, уже начала распускать, потому что голое тело сквозь него просвечивает и мешает мне туда, при разговоре, не смотреть.
Я и смотрю, а сам свою историю излагаю.
Она мне потом дала тот ключ. От гарсонки.
И в этот момент в конце коридора послышались характерные покашливания боцмана. То есть по коридору навстречу нам движется непростая любовь и обалденное семейное счастье. Марина бледнеет и с надеждой смотрит на меня и на открытый иллюминатор.
Как я вылез в него, до сих пор не понимаю. Там над водой стоять можно было, потому что бордюрчик шел, но был он такой узкий, что если и стоять, то только на цыпочках. До воды – метра три.
Я бы долго не простоял. А еще я заметил, что мохеровая нитка от того марининого халата за меня зацепилась и тянется, халатик продолжает распускаться, и поскольку эта нитка тянется в иллюминатор и продолжает туда тянуться, то такое впечатление, что Марина рыбу ловит.
И, между прочим, рыбку ту можно обнаружить.
Очень даже.
При желании, конечно.
И стал я потихоньку эту нитку сматывать, потому что ниже моего еще один иллюминатор имелся.
Там жил Тарас. Он мотористом ходил и тоже занимался мохером, и поэтому я решил, что если я привяжу ключ к нитке и намотаю на нем клубок, а потом, оторвав от основной нитки марининого халата, опущу то, что намотал, осторожненько, – и клубок и ключ, – и постучу ему в окошко, то он в том биении почувствует нечто знакомое и непременно выглянет.