Корабельные новости - стр. 26

Банни сидела на плечах у шагавшего между тукаморов Куойла, сцепив руки у него под подбородком. Дом, который, казалось, покачивался в туманном мареве, зарос травой и напоминал гигантский куст. Она безропотно выносила отцовские руки на своих коленях, привычный запах его волос, его ворчание по поводу того, что она весит целую тонну и вот-вот его задушит. Они приближались к дому через волнующийся океан карликовых берез, и дом раскачивался в такт отцовским шагам. Ее уже тошнило от зелени.

– Будь хорошей девочкой, потерпи, – сказал он, разжимая ее пальцы.

Шесть лет отделяли ее от него, и каждый новый день расширял водораздел между ее уходящей в плавание лодкой и берегом, которым был ее отец.

– Почти уже пришли, почти уже пришли, – задыхаясь, приговаривал Куойл, понимая теперь, как тяжело достается лошадям.

Он поставил ее на землю. Банни и Саншайн стали бегать вокруг изгиба скалы. Дом отражал их голоса, делая их гулкими и неузнаваемыми.

Мрачный дом стоял на этой скале. Особенностью его было окно с двумя маленькими окошками по обе стороны – словно взрослый, заботливо обхвативший за плечи двоих детишек. Над входной дверью – веерная фрамуга. Куойл отметил, что половина стекол выбита. Краска на дереве облупилась. Крыша продырявилась. А на берег все накатывала и накатывала волна за волной.

– Это чудо, что он все еще стоит. И линия крыши ровная, как по линейке, – сказала тетушка. Она дрожала.

– Давайте посмотрим, что там внутри, – предложил Куойл. – Может, пол уже провалился в подвал?

Тетушка рассмеялась.

– Маловероятно! – весело вскричала она. – Там нет подвала.

Дом был тросами прикреплен к железным скобам, вбитым в скалу. Ржавые потеки, выбоины в камне – вроде ступенек, расщелины – достаточно глубокие, чтобы в них мог спрятаться ребенок. Тросы, ощетинившиеся протертыми жилами.

– Поверхность скалы не совсем ровная, – сказала тетушка; фразы вылетали у нее изо рта плавно, словно привязанная к древку лента, полощущаяся на ветру. Я-то этого не помню, но говорили, что во время штормов дом раскачивался, как гигантское кресло-качалка. Женщины боялись, их тошнило, поэтому дом и закрепили, теперь он ни на дюйм не отклоняется от горизонтального положения, но рев, который производит ветер, играя в этих тросах, раз услышав, никогда не забыть. Ох, как хорошо я помню его во время зимних вьюг. Словно непрерывный стон. – Ветер опоясывал дом незримой гирляндой. – Это одна из причин, почему я радовалась, когда мы переехали в Опрокинутую бухту. Еще там имелся магазин, и это было потрясающе. Но потом мы опять переехали, дальше по берегу, в Кошачью лапу, а еще год спустя – перебрались в Штаты. – Она мысленно велела себе успокоиться.

Доски на окнах нижнего этажа; проржавевшие двадцатипенсовые гвозди. Куойл просунул пальцы под доски и потянул на себя. Все равно что за край мира.

– В машине есть молоток, – сказал он. – Под сиденьем. Может, и монтировка. Пойду принесу. И еду. Устроим завтрак-пикник.

Тетушке вспоминались сотни разных вещей.

– Я здесь родилась, – сказала она. – В этом доме.

Случались здесь и другие сакральные события.

– Я тоже, – сказала Саншайн, сдувая комара с руки. Банни прихлопнула его. Сильнее, чем требовалось.

– Нет. Ты родилась в Мокинбурге, Нью-Йорк. Там – сплошной дым, – сказала она, глядя на другой берег бухты. – Что-то горит.