Копи Хаджибейского лимана - стр. 13
Так что солдаты, от скуки забивающие козла, с нетерпением поглядывали на прибитые к стене часы и прислушивались к завываниям ветра, плакавшего и стонавшего почти человеческими голосами. На заборе возле караулки была прибита керосиновая лампа. Раскачиваясь, она издавала надсадный скрип, навевая тоску. Солдаты ждали окончания смены.
– Два часа еще… – вздохнул тот, что постарше. – Сил нет тут сидеть!
– Может, наверх, к домам, за вином сгоняем? – оживился более молодой.
– Я тебе сгоняю! На губу захотел? – рявкнул старший. – Забыл, что два дня назад здесь было? Хорошо, если на губу, а то и к стенке пойдешь! Этих, что два дня назад пост оставили… – Он с опаской покосился в угол, как будто кто-то мог его подслушать.
– Та ну! И шо? – побледнел его товарищ.
– Того… К стенке! – шепотом закончил рассказ первый. Оба замолчали. Лампа снова издала громкий, совсем невыносимый звук, застонав с таким остервенением, что у обоих солдат аж свело скулы.
– Твою мать!.. – выругался старший. – Сбить ее, что ли?
– Да погоди ты! – Молодой вдруг стал вслушиваться в темноту. – То не лампа. Кричит кто-то!
– Да кто кричать будет в такое время, при буре? – не поверил товарищ. – В такую погоду собака хозяина из дома не выпустит, шо уж по побережью шляться…
– Наоборот, – машинально поправил второй, – хозяин собаку…
– Шо? Умника строишь, борзый, швицер? – обиделся напарник.
– Да погоди ты! Вот послушай. Кричат. Слышишь? Вот теперь…
Оба замерли. И действительно, сквозь шум ветра и скрип лампы отчетливо послышался женский крик.
– Матерь Божья! – машинально перекрестился тот, кто был моложе.
– Ты шо творишь? Вот я тебе руками помахаю! – шикнул на него товарищ. – Тебя чему на пролитпросвещении учили? Нет Бога! Нету! И не было никогда! Байка то, шоб пролетариат обманывать!
– Может, и нету… – вздохнул молоденький, – да только когда оно такое… так само…
Слова его прервал вновь раздавшийся крик, в этот раз прозвучавший ближе и отчетливее. В этом крике была такая невыразимая мука, что оба солдата впервые в жизни испытали настоящий страх. Да не тот легкий испуг, который хоть и холодит нервы, щекочет кожу, но позволяет почувствовать себя сильнее, а глубинный, первобытный ужас, пришедший из темных, далеких времен, ужас, от которого заканчивается воздух и стынет в жилах кровь.
И, словно стремясь закрепить это ощущение, мгновенно парализовавшее обоих, крик зазвучал в этот раз совсем близко, раздавшись с новой силой. И в нем было невероятное, непередаваемое отчаяние. Громкий, пронзительный, этот крик бил по воспаленным нервам охранников и выворачивал наизнанку душу, словно подчеркивая ощущение безысходности, беззащитности перед чем-то тайным и страшным.
– Призраки… – шепотом произнес тот, что помоложе, выронив из дрожащих пальцев косточку домино на стол. Она упала с резким звуком, от этого оба вздрогнули.
– Призраки… – повторил он. – Я слышал, в ненастье по берегу моря ходят…
– Какие еще призраки! – огрызнулся его старший товарищ, пытаясь сохранить видимость бесстрашия.
– Души умерших рыбаков… Те, кто в шторм утонул… – шепотом сказал молодой, – в ветер… когда шторм… нельзя в море выходить. А они вышли и не вернулись. Я знаю. Мне тятька рассказывал. Он моряком был.
– Выдумаешь… – тоже машинально понизив голос до шепота и пытаясь спрятать под стол дрожащие пальцы, отозвался старший. – Нету никаких призраков! Нету! Были, да все вышли! Как и Бога нету!