Копье Милосердия - стр. 41
В присутствии царя и его приближенных в Потешной палате скоморохами и шутами производились разные «смехотворные хитрости». Они давали небольшие, сочиненные ими же, театральные пьесы и кукольные комедии, которые издавна были обычным народным увеселением в Москве. Комедианты ходили по улицам с подвижными театрами и представляли посредством кукол различные шутки. Для этого они закрывались кругом холстом, а над своими головами заставляли кукол выделывать разные фарсы.
В Потешной палате хранились потешная рухлядь, костюмы, музыкальные инструменты: гусли и оргáны. При палате находились трубники*, нагарники*, набатники*, домрачеи*, плясуны, лицедеи, акробаты, дрессировщики зверей, а также известные бахари*: Клим Орефин, Петр Сапогов и Богдан Путята. Кроме них к Потешной палате были приписаны царские шуты, гусельники и скрипачи. Необходимую принадлежность Потешной палаты составляли оргáны, клавесины и цимбалы, и при них находились игрецы Томила Михайлов Бесов, Мелентий Степанов и Андрей Андреев, скрипачи Богдашка Окатьев, Ивашка Иванов и Онашка. Скоморохов свозили в Москву из разных мест, прежде всего из Новгородской земли.
– Ты должен был прийти завтра, – сказал Кампани.
– Мне показалось, что мои сведения не терпят отлагательства… – ответил шут, скромно опуская глаза.
Никто, кроме коадьютора, не знал, что немчин Арманка – грамотный, образованный человек, который знал несколько языков, в том числе и латынь, что уже говорило о многом. Его происхождение являлось тайной за семью печатями, об этом карла не открывался даже на исповеди – отнекивался, мол, ничего не знаю, ничего не помню, но Паоло Кампани подозревал о его высоком дворянском происхождении, судя по тем знаниям, которые хранила уродливая голова шута.
Коадьютору были известны случаи, когда нобили* сплавляли своих детей-уродцев простолюдинам, чтобы не позорить родовое имя. Таким детям давали приличное образование, на их содержание выделялись деньги, а воспитатели уродца освобождались от всех налогов и повинностей.
– Брат, ты интригуешь меня… – Кампани почему-то заволновался. – Я слушаю.
Арманка передал ему содержания разговора царя с купцом Трифоном Коробейниковым почти слово в слово. Когда он закончил, коадьютор от огромного волнения вскочил и начал быстро ходить из угла в угол; так ему лучше думалось.
Копье! Уж не копье ли это святого Лонгина-сотника?! Если это так и если это копье попадет в руки русских варваров, то тогда мир погрузится в пучину хаоса. Нет, только не это! Копье должно принадлежать папскому престолу!
Коадьютор, всегда отличавшийся стремительностью в действиях и логичностью рассуждений, практически мгновенно разработал план и принял решение.
– Прихвати с собой бутылку вина и полезай наверх, – приказал он карле. – Это чтобы тебе не замерзнуть. Посиди там, пока я напишу письмо…
Он опасался, что в его комнату в любой момент может зайти непрошеный гость – кто-нибудь из дьяков. Или начальник стрельцов, охранявших посольство. И если московиты увидят карлу, то быть беде.
Кампани нашел нужный кусок пергамента (бумаге шифрованное письмо он опасался доверять), достал плотно закрытый каламарь*, наполненный особыми чернилами, и взялся за перо. Коадьютор решил написать послание архиепископу виленскому и краковскому Юрию Радзивиллу, професу ордена. Потомок древнего литовского рода отличался огромной приверженностью вере; он неистово преследовал иноверцев и сжигал антикатолические труды. Кроме того, Юрий Радзивилл, как и сам Кампани, был человеком действия.