Копье и кость - стр. 4
– Знаешь, среди них есть один, здоровый такой, я ему больше полугода не разрешала подходить ко мне ближе чем на двадцать шагов. Один раз он тоже решил, что это не относится к ситуациям, когда мне что-то угрожает, потом поумнел. И остальных он убедит, поверь.
Рамир пригляделся к стоявшим поодаль всадникам и засмеялся.
– Точно, такой может. Ну, раз так… – Мужчина стянул через голову тунику, оставшись в тонкой безрукавке. – Жарко.
Бансабира потянулась, глядя вперед, на сияющее солнце.
– Шаут захоронил голову дочери? – спросила довольно громко. Однако вода и ветер поглощали звук, и Рамиру пришлось напрячь слух, чтобы расслышать.
– Да, и прилюдно поклялся водрузить на ее могиле твою. Насаженную на пику, разумеется.
– Разумеется, – согласилась Бану.
– Возможно, он подобреет, если ты вышлешь ему остальное.
– Остальное кормило псарни двое суток.
– Рачительная ты хозяйка, Бану, – неопределенно сказал Рамир.
– Да уж, – проговорила женщина.
Рамир заметил, как дрогнуло до того прямое плечо.
– Ты чего? – напрягся мужчина.
Танша глубоко вздохнула, обернулась и вышла из речки, сев рядом с разведчиком. К нескрываемому недовольству или недоумению тех, кто ожидал неподалеку.
– Больше года минуло с тех пор, как я ушла из храма и рассталась с Гором. И знаешь, Рамир, я, кажется, начинаю его понимать. Прежде я искренне верила, что он изверг, а сейчас понимаю – это не совсем так. Потому что, Рамир, мы все, все – Гор, ты, я, Шавна, Астароше, Ирэн Безликая, Габи, Ишли – все, кто прошел обучение в Храме Даг, мы все – изверги. Как будто нам вместе с черной саблей вбивают в кровь зверство. И боюсь, с годами нам все больше и больше будет чуждо человеческое.
Бану замолчала, точно связками зажимая ком в горле. Рамир понял все безошибочно.
– Бойня – страшная вещь, мы с детства знаем. Но бойня – для бойцов, это мы знаем тоже. При чем здесь те, кто не носил оружия и не отирал лоб кровью? Ты ведь об этом думаешь? – Бану продолжала молчать, закрыв глаза. – Они тебе снятся?
Она покачала головой:
– Нет. Они не дают мне уснуть. Всякий раз, когда я слышу громкий звук или, того хуже, лай собак – а эти треклятые волкодавы воют каждый день, – я вспоминаю тот плач. Пятидневный плач женщин и детей, сначала от безысходности, потом – от жгучей ненависти. Меня еще никогда никто так не ненавидел, Рамир, как они, когда поняли, что ворот я не открою, а весь провиант в округе давно зачищен.
Рамир не удержал вздоха:
– Ба…
Она перебила:
– Каждый раз, когда вижу командиров лучников, вспоминаю, как отдавала приказ перестрелять тех, кто не уйдет. Каждый раз, когда… кхгм, – осеклась, чувствуя, как от слез стекленеют глаза.
– Разве ты могла решить иначе?
– Не знаю.
Рамир нахмурился – явно надеялся услышать другой ответ.
– Гор учил тебя не сомневаться и не колебаться. Да и я, помню, пару раз говорил нечто подобное.
– Но не Гору пришлось отправить на тот свет тысячи непричастных к бойне, безоружных людей. Ты сам носишь черную метку Матери. Ты знаешь, что Багровый храм велит беречь тех, через кого Великий Род вершит свой замысел. Это грех, в котором я не могу обвинить Гора, тебя или еще кого бы то ни было.
– Чтобы ты стала такой, Гору – как и многим из тех, кто вел групповые тренировки, и тем, кто вообще заложил основы Храма Даг, – приходилось изо дня в день быть жестоким. Думаешь, ты одна терзаешься собственной бесчеловечностью? Думаешь, Гор не думал, что ты и есть маленький вариант той, которую надо беречь потому, что через нее вершится промысел Рода? Ты ведь вошла в храм в свой первый день, не рабыней, а гостьей. Думаешь, Гор забывал об этом хоть на день? Ты, сколько тебя помню, хотела убивать врагов, и Гор сделал все от себя зависящее, чтобы помочь тебе. Разве ненависть и злость, что он растравил в тебе, не сделали тебя сильнее и свирепее, волчица? – Вопрос не требовал ответа, и Рамир продолжил: – Поверь мне, это решение каждый день давалось ему не без труда.