Копченая селедка без горчицы. О, я от призраков больна (сборник) - стр. 32
– Тем не менее, – продолжил отец, слегка нахмурившись, – тебе следует объяснить, почему ты бродила по Изгородям посреди ночи.
– Та бедная цыганка, – сказала я, меняя тему. – Ее палатка сгорела во время праздника. Ей некуда было идти.
Говоря, я наблюдала за лицом отца в поисках признаков каких-то чувств. Разве не он, в конце концов, выгнал Джонни Фаа с земель Букшоу? Он забыл об этом происшествии? Он почти наверняка не осознавал, что его поступок привел к смерти мужа цыганки посреди дороги, и я не собиралась об этом рассказывать.
– Я вспомнила проповедь викария, ту, что о христианском милосердии…
– Да-да, Флавия, – сказал отец. – Весьма похвально.
– Я сказала ей, что она может остановиться в Изгородях, но только на одну ночь. Я знала, ты…
– Спасибо, Флавия, вполне достаточно.
– …одобришь.
Бедный отец: его обошли с флангов и поймали в западню. Мне почти было жалко его.
Он согнул палец и по очереди разгладил подстриженные усы, сначала правый ус, потом левый – разновидность сдержанного нервного прихорашивания, которую, вероятно, практикуют военные с незапамятных времен. Готова поспорить, что если бы у Юлия Цезаря были усы, он бы разглаживал их точно так же.
– Инспектор Хьюитт хочет переговорить с тобой. Поскольку пойдет конфиденциальный разговор о людях, с которыми я не знаком, я оставлю вас наедине.
Кивнув инспектору, отец вышел из комнаты. Я услышала, как дверь его кабинета открылась и затем закрылась. Он нашел убежище среди почтовых марок.
– Итак, – приступил инспектор, открывая записную книжку и снимая колпачок с ручки «Биро». – С самого начала.
– Я не могла уснуть, видите ли, – начала я.
– Не с этого начала, – сказал инспектор Хьюитт, не поднимая глаз. – Расскажи мне о церковном празднике.
– Я пошла в палатку цыганки, чтобы она предсказала мне будущее.
– И она предсказала?
– Нет, – соврала я.
Последнее на земле, чем я хотела бы поделиться с инспектором, так это женщина на горе – женщина, которая хочет вернуться домой с холода. Также я не собиралась рассказывать ему о женщине, которой я стану.
– Я опрокинула ее свечку и не успела ничего понять, как я… я…
К моему превеликому удивлению, моя нижняя губа задрожала при воспоминании.
– Да, мы слышали об этом. Викарий смог предоставить нам подробный отчет, и доктор Дарби тоже.
Я сглотнула, думая, доложил ли ему кто-нибудь о том, как я пряталась за киоском, пока палатка цыганки не сгорела дотла.
– Бедняжка, – ласково сказал он. – Тебе изрядно досталось, не так ли?
Я кивнула.
– Если бы я только знал, через что ты уже прошла, я бы отвез тебя прямо в больницу.
– Все в порядке, – сказала я храбро. – Я буду в порядке.
– Правда? – переспросил инспектор.
И внезапно из меня полилось все: от праздника до Изгородей, включая кипятившуюся миссис Булл; от откровенно сфабрикованного рассказа о пробуждении посреди ночи и беспокойстве о здоровье цыганки до того, как я обнаружила ее в луже крови на полу фургона, я не упустила ни единой подробности.
За исключением Бруки Хейрвуда, конечно же.
Я приберегла его для себя.
Это был великолепный спектакль, если можно так сказать. Как мне пришлось узнать еще в нежном возрасте, нет лучшего способа замаскировать ложь, чем завернуть ее в эмоциональный поток правды.
Все это время «Биро» инспектора Хьюитта порхало над страницами, покрывая каждый сантиметр бумаги записями. Должно быть, он изучал какую-то из систем стенографии, лениво думала я, пока он писал свои каракули. Позже он приведет эти записи в более развернутый, аккуратный и разборчивый вид.