Координаты неизвестны - стр. 35
Разумеется, для Баштакова решение Военной коллегии Верховного суда, трибунала или «тройки» было незыблемым. Как для упавшей с облака капли дождя невозможен возврат, так и здесь исключалась отмена приговора. Однако крохотная лазейка все же иногда появлялась.
Начальник Первого спецотдела не имел права заменять высшую меру наказания или переносить срок приведения приговора в исполнение. Не допускалось даже внесение самого незначительного изменения в процесс экзекуции. Малейшее нарушение и даже отклонение от установленной процедуры влекло за собой аналогичную меру наказания в отношении виновника.
Все было регламентировано предельно четко, отработано до мелочей. Но, поразительное дело, при желании можно было все же что-то изменить в этой чудовищной машине насилия. Баштаков порой отыскивал для этого разные поводы, находил щель. Иногда ссылался на неправильное оформление дела, иногда на несоблюдение какого-то пункта или параграфа… Но, конечно, это бывало крайне редко.
Чтобы приостановить исполнение приговора, а это случалось, он обязан был в течение двадцати четырех часов представить прокуратуре обоснованный протест. Такое право ему предоставляло соответствующее предписание. Пользоваться им Баштаков решался лишь в случае, если осужденный не являлся известной «в верхах» личностью.
Бывали случаи, когда его претензии к оформлению документации заканчивались пересмотром всего дела. И потом оно больше не возвращалось в спецотдел. Естественно, Баштаков все это время находился в напряженном состоянии.
В прокуратуре по-разному относились к редким демаршам Баштакова. Дело не в том, конечно, что мало кто горел желанием игнорировать мнение Первого спецотдела НКВД. Дело в другом. Прокуратура осуществляла надзор за ходом следствия и вынесением приговора. Так было принято считать.
В главном здании НКВД на Лубянке прокуратуре была отведена небольшая часть этажа. Люди там были тоже разные, в том числе и нормальные, которым не по душе был поточный конвейер приговоров. Они, конечно, не рисковали говорить об этом, но если Баштаков опротестовывал то или иное дело, были рады. Все зависело от того, к кому попадет протест.
Это с одной стороны. С другой, любая придирка Баштакова, имевшая логическое обоснование (надо иметь в виду абсолютную условность этого понятия, ибо за редкими, а точнее, редчайшими исключениями о какой логике могла идти речь при полной подчас надуманности дел?!), бросала тень на работу следственного аппарата, на прокуратуру.
Защищая честь мундира, там «дооформляли» завернутое им дело, насколько это было в их силах. Справедливо полагали при этом, что после подобной косметики комар носа не подточит… если, разумеется, жизнь кому-то не слишком надоела. Здесь уже Баштаков и не пытался упрямиться.
Бывали редкие случаи, когда протест спецотдела попадал к мужественным и порядочным людям. Они пользовались уникальной, предоставленной им службой Баштакова возможностью, и невинный, ранее осужденный к смерти, рождался заново. Естественно, он не знал, кому обязан жизнью.
То, что генерал-майору госбезопасности Леониду Фокеевичу Баштакову подобные демарши, при всей их редкости, сходили с рук, удивляло его коллег. Некоторые считали, что и без этих «особенностей» несения службы его долгое пребывание на столь специфическом посту имеет какие-то таинственные веские причины. Кстати, многие сотрудники НКВД стремились при встрече с Баштаковым пройти незамеченными. Но были и более дальновидные. Эти старательно заискивали перед ним, словно ощущали себя потенциальными подопечными Первого спецотдела. Их можно было понять. Пути Господни неисповедимы…