Контора Игрек - стр. 20
На новой картинке стайка детей-энбоно утащила у чливьясов ведро штукатурки (оно небольшое, иначе маленькие тщедушные рабы не смогли бы его поднять), и те растерянно смотрят вслед: отнимать ведро нельзя, ведь это юные господа!
На следующем рисунке дети швыряют комки вязкой массы в кхейгл, отдыхающих в бассейне. Обычная шалость, кхейглы в таких случаях не сердятся. Но… Это уже достаточно большие дети. Как раз тот возраст, когда кхейгла, повинуясь заложенной природой программе, перестает воспринимать ребенка как детеныша. И вот одна кхейгла, которой залепили комком штукатурки в гребень, выскакивает из бассейна и бросается к детям.
Те отбегают – веселая игра! – а кхейгла бьет первого попавшегося кулаком по голове. Он падает, и тогда она бьет его ногой, так что слышен хруст костей. Остальные кидаются наутек: происходит такое, чего раньше не бывало, непонятное, страшное. Трое маленьких энбоно помчались в сторону галереи в восточной части двора, вот за ними-то кхейгла и погналась.
– …Там была глубокая ниша, и в ней стояла ваза величиной со взрослого чливьяса – около метра в высоту. Видишь, вот такая… Глубина за вазой достаточная, чтобы кхейгла до тебя не дотянулась. Я забрался в нишу и остался жив, единственный из троих. А ты бы на моем месте не уцелел… Не потому, что не успел бы добежать, но ты бы наверняка пропустил вперед кого-нибудь другого, – Лиргисо смотрел на Поля с грустной усмешкой превосходства. – Я добежал вторым, оттолкнул товарища, который опередил меня, и забрался в нишу, а он – следом за мной. Третьего ребенка, самого медлительного, кхейгла схватила. Она швырнула его на песок и топтала до тех пор, пока он не перестал пищать и шевелиться. Ладно уж, это рисовать не буду… Потом она вытащила из ниши второго и размозжила ему голову, ударив о стенку, а после попыталась достать меня, но ей не хватило нескольких сантиметров. Как сейчас вижу ее большую руку с длинными когтями, золотисто-розовыми, как плоды лекки. Один коготь был слегка искривлен, а второй сломан в недавней драке с другой кхеглой, и еще они были измазаны свежей кровью. Она рычала и ругалась так, как обычно ругаются кхейглы – выкрикивала бессмысленные односложные слова. Потом кто-то позвал ее и бросил на песок нифту – лакомство с добавлением успокаивающего снадобья, кхейглы его любят. Она схватила угощение и начала есть, а обо мне забыла.
Последняя картинка: в арке ниши, за силуэтом вазы, умиротворенная кхейгла держит надкушенный шарик вроде того, что иерархи дали Мьясхон.
– Поль, я был потрясен, – все с той же грустной усмешкой продолжал Лиргисо. – Спокойно созерцать смерть, причинять другим боль и получать от этого удовольствие, терпеть боль и при этом улыбаться – всему этому я научился позже, а тогда я сидел в нише и плакал – от страха, от жалости к себе и к растерзанным товарищам по играм, оттого, что кхейгла-мать вдруг перестала быть доброй. На следующий день и меня, и других подросших детей забрали из обители кхейгл и отправили в школу. Тот ребенок, которого кхейгла поймала около бассейна, не умер, но остался калекой – он достиг возраста, когда у юных энбоно в Могндоэфре удаляют бугорки тейну, чтобы вживить на их место драгоценные камни, и ушел во Фласс, поскольку у него не было будущего.