Константинов крест (сборник) - стр. 37
Понизов достал из кармана, показал крестик. Лещик внимательно осмотрел.
– Это вообще не с кладбища, – изрек он.
– Только не гони!
Лещик еще раз пригляделся:
– Говорю тебе! Я ж у них за ревизора. Всё через мои руки. А это… Это Бороды.
– Ч-чего?! – от неожиданного поворота Понизов опешил.
– Бороды! – подтвердил Лещик. – Он нас по зарплате давно поджимает. Вот Порешало в конторе ему стол подломал. Поглядеть, – может, деньжата, ценности. А там всего пара цепочек из золота. Остальное – висюльки. Порешало сгреб, что было. Принес.
– Какая еще контора?! – на сей раз Понизов разозлился не на шутку. – Крест этот из могилы. С покойника снят!
Лещик опасливо отодвинулся.
– Ну, не знаю, – буркнул он. – Порешало сказал, что взял у Бороды. Может, натуфтил? Хотя он без нас не копает. Да если б и копал, с какого резона ему «левый» навар в общак отдавать? Наоборот, затихарил бы.
– Когда появится?
Лещик повел плечом:
– Если только к утру. Он как-то все больше с московскими затусовался. Явно чего-то замутить хочет. А вот насчет Бороды… Зуб не дам. Но под ночь его раза два у кладбища видели.
– Будет дураковать-то. Нашел себе гробокопателя. При его-то деньгах.
Уже собираясь расстаться, припомнил:
– А для чего анонимку на Бороду написали? Это-то наверняка твоя работа?
Лещик широко ощерился, будто вышла наружу остроумная проказа.
– Не я один…
– За что?
– За дело. Такие бабки огроменные огребает.
– Ну, огребает, – согласился Понизов. – Так не за просто так, за руки золотые. Но ведь и вам прилично платит.
– Платит, – неохотно подтвердил Лещик. – Но себе-то больше берет. Порешало насоветовал, чтоб посадили.
– Так если его посадят, вы сами заработка лишитесь!
– Зато по справедливости, – Лещик длинно и точно харкнул на почтовый ящик.
В какой раз поразился Николай Понизов причудливым извивам российской логики.
Когда наутро Понизов с Алексом подъехали к поссовету, Гусева, полная нетерпения, уже прохаживалась у крыльца.
– Так что, мальчики?! – бросилась она навстречу. – Они?
– Пока не признались, – огорчил ее Николай. – Валят всё на своего работодателя. Будто бы он на кладбище копает.
– Кто?
– Да ерунда это, – Понизов завел Гусеву в кабинет, помог раздеться, усадил. – Они его посадить пытаются. Вот и наговаривают.
Из коридора донесся приветливый баритон Бороды.
– Говорят, просили заглянуть, Николай Константинович? – он поздоровался с хозяином кабинета.
– Господи! Князюшка, – прошелестел потрясенный старушечий голос. Гусева неловкими движениями принялась выкарабкиваться из глубокого кресла.
Щербатов всмотрелся.
– Ксения Сергеевна! – бросился навстречу. Обхватил. Склонившись, поцеловал в печеную щечку.
– Князюшка! – она уткнулась головой ему в шею.
Отстранилась:
– Ой, как постарел! Пооплешивел. А худющий-то, хлеще прежнего… Надо же, – живой!
Ее усадили на место. Но она так и не выпустила узкую руку Щербатова, будто боялась, что он исчезнет, как видение. И всё поглаживала, поглаживала.
– Тоже мой пациент! – сообщила она остальным. – Уж как мы его баловали. И было за что. Семь лет без суда и следствия в психушке. Иные и впрямь ума лишались. А этот молодец, – еще и других поддерживал. Вечно щебечет что-то, по хозяйству приспособился помогать – и за плотника, и за завхоза. И помню, всё рисовал. Уж такие пейзажи были! А портреты! Меня рисовал. Жаль, затерялось при переездах. Я всё гадала, где он. Может, в Академии художеств выставляется. Фамилию на выставках искала… Не забросил ли?