Конспекты поздних времен - стр. 6
– Ну и что этот… тут у нас стучит? На какую тему?
– Кто этот?
– Ну, барабашка эта, которая у нас поселилась, чего она выстукивает?
– Всё, замолчал. Понял, что запеленговали голубчика, сообразительная вражина попалась. Встретились бы мы с ним в открытом океане… Сразу бы у меня достукался. Слышь, был у нас старшина второй статьи по фамилии Бардуков, он всегда говорил, когда не в настроении: «Ты у меня смотри, достукаешься!».
– А чего он стучал, разобрал?
– Кто? Бардуков?
– Нет, этот… эта, барабашка.
– Ничего интересного, обычное дело, что полагается в таких случаях: SOS передавал, обыкновенно. Так мол, и так, Сёма SOS, Сёма SOS, без перерыва долбит и долбит одно и то же. Кстати, тебя там какой-то рыжий в коридоре разыскивает. – Фёдор Иванович отвернулся лицом к стенке и ненатурально захрапел.
Макс рассмеялся:
– Молодец, здорово разыграл, как по нотам вышло, теперь квиты. Только слышь, парням тем не рассказывай про койота, договорились? У них же чувства юмора ни грамма нет. Странная история происходит с людьми, аномалия на ровном месте: пока неженатыми ходят промеж нас, вроде – нормальные парни, как все: по ночам в пульку режутся, сами любой прикол друг другу устраивают, как женятся – всё, пиши пропало. Ночью спать начинают, попробуй магнитофон по соседству включить, – с кулаками кидаются, ровно ненормальные какие. Одно слово – женатики.
– Ещё раз без разрешения заорёшь, я тебя лично пристрелю из пневматической табуретки. Не мешай спать, когда человек со смены пришел.
– Да спи ты, спи, – Макс обиженно вздохнул.
Комната студенческого общежития, где он обитал, показалась как никогда грязной и запущенной: пол не мыт месяца два, под кроватями на чемоданах лежит толстый слой пыли, на столе винегрет из книг, конспектов и шелухи семечек подсолнуха, стены ободранные, в коричневых пятнах раздавленных клопов. «Из двадцати семи билетов худо-бедно знаю только пятнадцать, – продолжил пессимистические размышления Максим, – да и те на самую слабую тройку, а остальные ни сном, ни духом, и при всём том, что сдавать придётся не какому-нибудь ассистенту Лавочкину, а самому профессору Щуру, известному своей придирчивостью и жуткой ненавистью к шпаргалистам. Так стоит писать шпоры или нет? Вот в чём вопрос. Имеет смысл вообще сейчас учить, может сказаться больным и не пойти на экзамен? Легко сказать. Тогда надо срочно бежать в межвузовскую поликлинику, доставать справку, а кто же мне её даст, какой идиот? Может хирург? Насчёт пупка поплакаться?»
Макс закрыл глаза, положив сверху раскрытый учебник. Положение его было ужасным, и час от часу становилось всё ужасней. В дверь постучали. Музыка, доносившаяся из коридора, стала слышнее: крутили Татушек-лесбиянок, бегущих в обнимку морозной заснеженной зимой через тайгу на бензовозах из сибирских лагерей в белых гольфиках и коротких платьицах, что вызывало слёзы на глазах доверчивых японцев. Оттуда же, из коридора соблазнительно пахло простой, замечательной пищей: картошкой и капустой, тушёных с колбасой. Макс чувствовал себя собакой, на которой ставят опыты по изучению рефлексов. До чего жрать хочется, боже ты мой!
Кто дверь не закрывает? Криницын убрал книгу с лица. В комнату вошла староста группы Катя Шорохова, девушка во всех отношениях положительная. В руках она держала тетрадку и карандашик, глядела на Макса собранно, в пристальных глазах плавали льдинки сомнения.