Конспекты поздних времен - стр. 14
– Слышь, Максимка, тут такое дело, я к тебе знаешь, что пришёл-то? – сказав так посмотрел за окно, куда недавно улетела трепетная фантастика, вздохнул. – У тебя каких-нибудь книжек нет почитать? В смысле научных?
– На фига тебе наука… на базе?
– Да я там подрабатывал просто. Сейчас тоже халтурю иногда по мелочам, – Сёма сделал лицо человека, желающего в туалет по малой нужде, но очень, очень сильно. – Хочется, брат, почитать необыкновенно… такое дело.
– Обалдел, не иначе. Ладно, не жалко, на вот, измышления профессора нашего полистай, глаза бы мои на них не смотрели, завтра экзамен сдавать, а я ни в зуб ногой.
Криницын полагал, что Сёма забрёл в общежитие с похмелья, не зная куда себя деть, и само собой, балдеет насчёт научных книжек. Ему халтуру левую разгрузить за пару пол – литр, а после работы вмазать, как следует, чтоб глаза штопором повылазили.
Он очень удивился, когда рыжий конопатый Сёма действительно открыл типологию и принялся с жадностью читать по складам что-то о пространственных изоморфизмах и переходных реперах. Впрочем, читал не слишком долго.
– Но я здесь ничего не понимаю! – в интонации чувствовалось возмущение.
– Я тоже, – спокойно ответил Макс. – Выхватил из кучи шелухи на столе целенькую жареную семечку, бросил в рот, целиком разжевал и проглотил. – Тебе ничего, а мне завтра надо эту муру объяснять профессору, который сам её выдумал.
– Здорово! Познакомь меня с профессором. Как его зовут?
– Щуром кличут. Давай лучше в шахматы сыграем на полторы порции пельменей. С маслом.
Сёма Егоров неплохо играл в шахматы. Среди грузчиков Упрснабсбыта лучше всех, Макс ему тоже однажды проиграл. Значит, Сёма играл в силу третьего разряда. Третьему разряду Макс уже проигрывал, но теперь было абсолютно всё равно, сосало не только под ложечкой, но и в каждом сантиметре кишок, в горле, во рту, даже в височных костях. Вдруг повезёт?
– Давай.
Они расставили фигуры и быстро разыграли ферзевой гамбит. Очень скоро положение Макса сделалось настолько безнадежным что, несмотря на муки голода, он почесал затылок и сдался.
– Сильно играешь, – вздохнул протяжно, снова беря в руки учебник, – а денег у меня сейчас нет, за пельменями приходи в другой раз.
Егоров молча застыл у полки с учебниками. Брал их с полки по очереди, одну за другой, открывал, пытался читать, но тут же закрывал и ставил на место. Лицо его выражала крайнюю степень скорби. Дольше всего задержался на философии: почитал в начале, почитал в конце, зевнул и поставил обратно. Залез в карман пиджака, выгреб оттуда мятые бумажки, поинтересовался сколько стоит полторы порции пельменей с маслом.
– Двадцать восемь рублей.
– Тогда дело в шляпе. Идём обедать.
Возражать Макс не решился, с готовностью вскочил. Денег у Семы как раз хватило на пельмени, по сладкой булочке на брата и стакану киселя. Демонстрируя сдержанность воспитанного человека Макс воткнул алюминиевую вилку в скользкий пельмень, повертел его в масле, напоминавшем худо растопленный маргарин и, с трудом задержав дыхание, спросил:
– Как дела на товарной станции, всё грузят?
– Наверно. Я там инвалидом подрабатывал раньше, – ответил Сёма равнодушно, – у меня в голове опухоль обнаружили, жгли лучами, потом инвалидность дали. Да разве на неё проживёшь? Подрабатывал, где только мог. А нынче пошёл на перекомиссию, просветили, говорят: всё, нет опухоли, значит выздоровел и сняли инвалидность. Здрасьте вам, говорю, как же так? Голова болит по-прежнему, даже хуже стало! И ерунда какая-то приключается время от времени: то ослепну на один глаз, то вовсе оглохну часа на два-на три. Пока в больницу соберёшься – проходит. Не верят, смеются: иди, говорят, работай. А какую работу найдёшь, когда прежнюю специальность давно потерял, а новую получить не могу – голова болит, спасу нет. Опять же с большими нагрузками физического плана запрещают те самые врачи, которые инвалидности не дают. Грузчиком нельзя, даже дворником снег не покидаешь. Надо в сторожа определяться.