Кондратьев и Лёля - стр. 3
Любовь? Какая, к чёрту, любовь? Живём вместе, и ей удобно, и мне.
Дверь подъезда распахнулась. Навстречу молодая девушка – на порыве, в движении. Алиска! Вся в меня.
Остановился, улыбаясь, стянул капюшон.
– Привет, пап.
– Привет, дочь. Опять опаздываешь?
– Ага, – на ходу чмокнула в щёку. – Пока. Побежала.
Смотрел вслед. Крупная, не в Марину, в меня пошла. Чуть толстовата. Вон какую задницу отрастила. А так ничего. Куртка приличная, джинсы в облипку, рюкзачок. Только на хрена она всякие висюльки детские к рюкзачку привешивает? Марина оправдывает, говорит, ещё ребенок. Какой ребёнок? Скоро семнадцать. Я в её годы был голодный и злой. Общага. На одну стипендию разве проживёшь? За любую подработку хватался. Даже дворником. Джинсы мечтал хорошие купить. А эта – ухожена, папа, мама есть. Английский, музыкалка. Москва. Летом на море. Маринин ритуал: ребёнку нужно солнце и море.
Криво улыбнулся, вспомнив, как лет пять назад ездили на дачу к знакомым. Там речка рядом, пошли купаться. Алиска окунулась и закричала: «Мама, мама, здесь вода несолёная! Разве так бывает?»
Дом
Дом как дом. Девятиэтажка панельная, таких в Москве сотни. Подъезд ухоженный, лифт новый с огромным зеркалом. Хороший дом, но не мой. Квартира не моя. Продать к чёрту!
Квартиру тесть подарил, на свадьбу. На Марину записана. Как-то сразу почувствовал: дочку они обустраивают. Я – так… потому что рядом прилепился. Радость показывал, благодарную улыбочку выжимал: что я, идиот, что ли? кто ж у дарёного коня зубы рассматривает? Спасибо, благодетели!
Молодой был, верил ещё во что-то… Рассказал Марине, какой вижу эту квартиру. Пустая, минимум мебели, дневное освещение – яркое, светом все заливающее, кровать – низкая, почти на полу стоит. Никаких шкафов, книг, безделушек. Ковролин с высоким ворсом, чтобы босиком ходить. Обои светлые. Не дослушала.
– Кондратьев, – говорит, – ты что, в офисе жить собрался? Тогда не со мной.
Я и заткнулся.
Теперь у нас уют. Шкафы от вещей и от книг ломятся, картинки по стенам, обои в цветочек, бра над двуспальным супружеским ложем, жёлтым покрывалом застеленным. Не говоря уж про Алискину комнату – склад мягких игрушек.
И пыль – я чувствую её – везде пыль.
Поднимался на шестой этаж по лестнице, стараясь не сбить дыхание. На подоконнике – майонезная банка, окурками наполовину заполнена, грязно-жёлтым месивом. Передёрнуло. Что за идиоты? Видя такое, как можно курить? Они что, не понимают: у них лёгкие тем же месивом заполнены. Впрочем, сдохнут – туда им и дорога.
Под душ. Пропотевшее скинул, потом на балконе развешу. Воду горячую включил – люблю, чтобы пар, чтобы зеркало запотевало. Бритва, пена для бритья – скребу щёки. Голый стою – тело своё чувствую. Хорошее тело, сорваться и бежать в любой момент готовое.
Столько лет прошло, а горячая вода все чудом кажется. В любой момент включил, а она льётся. И экономить не надо – не кончится. Теперь зубную щётку в рот и контраст: холодная-горячая, холодная-горячая.
Зеркало запотело. Полотенцем. «Ну, здравствуй, Лёша!» Да… уже мужик… не пацан. Идёт время. Жирок поднакопился, живот наметился. Двигаться надо больше, иначе совсем заплыву… Что сутулишься? Развернул плечи, поиграл мускулами спины. И плечи какими-то покатыми стали. Роста бы добавить не мешало. Не красавец, одним словом. Приблизил лицо к зеркалу, взъерошил жидкие волосы – вот уже и залысины со лба пошли. У-у-у, морда рязанская! Круглая, как блин. Хорошо хоть не рябой… А вот взгляд злой, настороженный. Ну, это мы сейчас очочками поправим, уже проходили.