Конд Корви. Его Невозможное Величество - стр. 38
– И это ее благодарность, – скорбно произнес Конд и, подняв брошенную на пол рубашку, напялил на себя. – Хорошо, я уйду, раз уж вы так отчаянно призываете на помощь бога. Я уважаю чужую религию. Но… – он немного подумал, однако не решился продолжить тираду, полную упрека, и просто махнул рукой. – Неприятной вам ночи, леди.
И ушел. А я призадумалась над его последним пожеланием.
Что значит, неприятной ночи? Без его Величества свет мне будет не мил? Так я его потушу.
Я со всей силой дунула в лампу – не знала, как она «выключается». Огонь возмущенно дернулся, но послушно погас.
Я легла, положив ладони под щеку. Анализируя прощальный спич Конда Корви, улыбнулась. Хоть и не хорошо всуе поминать имя Господа, но оно странным образом усмирило несносного самодержца. Неужели у меня появился кнут?
Интересно, а какая здесь религия? О том, что она не имеет главенствующей роли в государственном управлении, говорит хотя бы то, что мне ни разу не встретилось изображение местного бога и горящей под ним лампадки ни в покоях короля, ни вне их. Где–где, а уж у кровати тяжело больного должны быть хоть какие–то символы веры.
Я взяла с соседней половины кровати подушку и положила себе на голову. С коридора доносилось бряцание оружия. Смена караула, должно быть. Закрыла глаза, чтобы уснуть, но тут же вновь открыла – почуяла аромат, исходящий от подушки. На ней спал Конд Корви.
– Твою же мать!
Мысли тут же закружились вокруг несносного короля. Глупо было бы спрашивать, чего он добивается. И так понятно: вбил себе в голову, что я особая, вот и кружит в попытке приручить, соблазнить, окольцевать. Хорош, конечно, но мне нет места в отсталом мире. Я урбанистка. Мне подавай движение, запах бензина, рев мотора, шипение кофеварки и писк незакрытого холодильника. Если Анне каким–то чудом повезло перетянуть герцога Э в свой мир, то король ни за что не пойдет на то, чтобы оставить родину.
– Да что же они так громко бряцают! Спать же невозможно! – я, натянув поплотнее подушку на уши, повернулась на другой бок. Мысленно отругала себя, что сделалась такой нервной. Вчера никакой шум не мешал дрыхнуть на полу, а сегодня ко всему придираюсь. По открытым рукам, удерживающим подушку, полоснуло холодом. Я в недоумении сдвинула ее и уставилась на распахнутое окно. Ничего себе! И когда оно успело открыться? На улице мороз, тут не до проветриваний!
А когда в квадрате окна, едва освещенном предрассветной серостью, замаячила фигура, намеревающаяся закинуть на подоконник ногу, я, недолго думая, швырнула в нее подушку. С тихим «ох» лазутчик, не ожидающий катапультирования перьевой и достаточно тяжелой постельной принадлежности, полетел вниз. Затрещали ломающиеся кусты, и я кинулась посмотреть, кого убила. Упасть со второго этажа, да еще спиной вперед – шанс уцелеть слишком мизерный.
Но стоило мне перегнуться через подоконник, как тут же чья–то рука вцепилась в мои волосы. Я не упоминала, но природа наградила меня отменной гривой, которую я на ночь бережно заплетаю в косу. Так что было за что подержаться.
Я взвизгнула от боли и едва не вывалилась. Лишь выступ подоконника, в который я уперлась животом, помог удержать равновесие. Если только выживу, завтра полюбуюсь на огромный синяк поперек тела.
– Руку дай! – требовательно произнес женский голос. – Иначе обе разобьемся.