Конармия. Одесские рассказы - стр. 4
Многочисленные сравнения и метафоры цикла построены на уподоблении макрокосма и микрокосма: «Улица лежала перед нами, круглая и желтая, как тыква, умирающее солнце испускало на небе свой розовый дух». По Новограду «слоняется» «бездомная луна», дырявая крыша сеновала «пропускает» звезды, луна висит над двором, «как дешевая серьга».
У Бабеля не просто размыта, но отсутствует граница между социально историческим и природным миром – читатель попадает в определенное время и место, но одновременно сталкивается с миром как таковым, со Вселенной, мировым универсумом: «Ночь летела ко мне на резвых лошадях. Вопль обозов оглашал Вселенную. На земле, опоясанной визгом, потухали дороги. Звезды выползли из прохладного брюха ночи, и брошенные села воспламенялись над горизонтом».
В новеллистическом цикле Бабеля, как в мифах, изображается пространство, в котором на равных обитают люди, животные и природа, небесные светила и предметы быта, а также герои и «боги» – боги революции. Сравнение начдива Савицкого с Петром Великим, основателем города, создателем нового мира, не случайно. Участники исторических событий в цикле Бабеля изображаются как творцы истории, люди, с которых начинается новое время.
Каждый поступок человека, несущего в мир идею революции, оценивается как деяние. Быт обретает свойства бытия. Читатель словно отброшен к началу времен, к моменту зарождения нового мира и вместе с героем-рассказчиком осваивает вселенную, открывая для себя ее красоту и жестокость, пытаясь нащупать нравственную опору. Мифопоэтическая картина мира, созданная Бабелем, с одной стороны, выражает состояние героя-рассказчика, наделенного романтическим мировосприятием, с другой – отражает настроения, царившие в умах простых людей, осознающих себя преобразователями мира. Наивность и невежество человека массы обусловливают смелость, «громогласную простоту», с которой он решает мировые вопросы, и жестокость – «щегольство кровожадностью», с которой он несет людям «новую веру» – революционную идею.
В своем новеллистическом цикле Бабель достигает удивительного единства противоречий. «Конармия» воспринимается как дневниковые записи участника похода – и одновременно как художественное произведение; как набор ничем не связанных друг с другом миниатюр – и как единое целое; как реалистическая, даже натуралистическая и в то же время гротескно выпуклая картина мира.
Действительно, форма произведения, на первый взгляд, предельно свободная. История похода Буденного на Варшаву сплетается из разрозненных эпизодов и фрагментов. Каждая новелла может быть прочитана как самостоятельное художественное произведение – со своим сюжетом, системой персонажей. Однако лишь в контексте целого, «подсвечиваясь» другими новеллами, она обретает глубину и объем. «Конармия» воспринимается не как череда мгновенных фотографических снимков, а как единое художественное полотно, пусть и сшитое из разноцветных лоскутов.
Ощущение мозаики, калейдоскопа нагнетается с помощью варьирования тем и голосов, смещающегося фокуса восприятия событий – «летописец» доверяет слово своим героям и вводит в повествование их письма, рассказы и исповеди, как кажется, в художественно не обработанном виде.
Неоднородную фактуру повествования прежде всего позволяет ощутить сочетание различных стилевых пластов речи и даже языков: литературная речь взаимодействует с разговорной, русский простонародный сказ соседствует с еврейским местечковым говором, украинским и польским языками.