Конь рыжий. Том 2 - стр. 17
Ной вспомнил, что у него в сумах имеется фляга самогонки.
– Что же вы молчали? Давайте же флягу! Ну, патриарх казачий! С вами жить можно.
Ной достал из сумы скруток вяленого мяса, калач, флягу подал капитану. Ухоздвигов вытащил пробку, понюхал, помотал головой, еще раз понюхал, потом попробовал и расхохотался:
– Шутник вы, однако, хорунжий! Это же отличнейший российский коньяк! Бог мой!.. Надо же, а? Коньяк! Шустовский!.. Уж я-то разбираюсь в коньяках. Ха, ха, ха! Воистину воскрес! – Отпил несколько глотков. – Ну, приобщайтесь к дарам Господним.
Ной на этот раз не сказал, что он «непотребляющий» – фляга-то из его сумы! И кстати вспомнил:
– Прихватил с собою, как сегодня у меня день рождения.
– Серьезно?
– Двадцать восемь лет исполнилось.
– Что ж, поздравляю! А здорово вы тогда на митинге ввернули казакам про Ноев ковчег! И волны нас хлещут, и ветры бьют, а нам надо плыть, чтобы почувствовать под ногами не хлябь болотную, а твердь земную. Долго еще нам плыть, голубчик, до тверди земной!..
Ной едва промигивался. Откуда он знает про митинг? Вот это «начальник губернской контрразведки»! Или он прощупывает печенку Ноя?
– Все, мною сказанное, – сугубо между нами, хорунжий, – строго предупредил капитан. – Если кому из офицеров расскажете – радости мало будет. Учтите!
Ной успел за малый срок многое «учесть»; понял: хотя под ним седло не горит, но может и вспыхнуть.
– Держитесь на вокзале подальше от передней линии. Не попадайтесь на глаза Дальчевскому. Дальчевский – мстительный, о Новокрещинове я уже сказал. А что вы мало пьете ради собственного дня рождения?
– Мне пить много нельзя. Натура не принимает.
– Сочиняете! При вашей комплекции бочка рома не свалит с ног! Эх, сегодня бы нам, после встречи эшелонов, закатиться в «Метрополь». Да в кармане у меня пусто. Не одолжите тридцатку на два-три дня?
– Да хоть пятьсот, – бухнул Ной, и не без умысла. До него дошло с головы до пяток: если он заручится поддержкой капитана Ухоздвигова, то уж, верное дело, голова будет целехонька… хотя бы на сегодняшний день!
– Керенскими?
– Николаевскими.
Капитан прищурился, взъерошил пятерней кудрявившиеся волосы:
– Давайте!
Ной достал пачку денег, деловито отсчитал и передал капитану. Тот посмотрел – настоящие ли? И сунул в карман.
– Пейте! – передал Ною флягу, наполовину опорожненную. Ной удивился: почему капитан не пьянеет? Ведь огнь, огнь пропускает внутрь!.. Выпил, ладонью по губам, и, передавая флягу сотрапезнику, сказал, будто завзятый знаток вин и коньяков:
– Не хуже «Мартини», господин капитан.
– Хо, хо, «Мартини»!.. «Мартини» – это кислые французские сопли, выдержанные в… – Капитан употребил такие слова о красавицах француженках, что у Ноя рот открылся.
Ехали, прикладывались к фляге, далеко отстав от эскорта.
– Кстати, о чинах, хорунжий! – сказал капитан. – Мой самый высший чин – поэт! В поэзии душа России, ее сердце, печали и радости. Не царствующие особы восславляли Россию, а Пушкин! Был еще Гавриил Державин, Некрасов, Крылов или вот Алексей Кольцов:
А? Каково? Нищие мы духом без поэзии, хорунжий. Нищие и сирые! Если бы не поэзия, я бы пустил себе пулю в лоб! Да-с! Ведь: «И скушно и грустно! – и некому руку подать в минуту душевной невзгоды!..» Это сочинил поручик Лермонтов. Не сладко ему жилось под дланью венценосца! А Гавриил Державин?