Коммуналка на Петроградке - стр. 19

30 января. Осминкин пишет:

После публикации в The Village за сутки на наш паблик «Коммуналка на Петроградской» подписались сто с лишним человек.

Такова неумолимая логика снежного кома дистрибуции медиаобразов. Но расширение адресной базы влечет за собой ее размывание во всех социокультурных смыслах. Аудитория в определенной степени становится непредсказуемой, непредзаданной и анонимной. На пишущего для такой аудитории налагается не только пресловутая ответственность за слово, но и требование, задаваемое самой публичностью речи, – быть как можно более убедительным для как можно большего числа читателей. Но форма дневника, каковая была избрана для вышеуказанного паблика «Коммуналка», своим исповедальным, почти интимным нарративом всячески противоречит этому требованию наращивания публичности. Аналоговые дневники, писавшиеся в стол и публикуемые после смерти своих владельцев или по крайней мере в качестве предсмертных мемуаров, тоже предполагали своего читателя, но это был один-единственный трансцендентальный читатель – идеальный читатель – зеркальное отражение субъекта письма. Дневник, подключенный к средствам массовой коммуникации, – это априори расщепленный дневник, заимствующий интимную исповедальную интонацию у своего аналогового прототипа, но выворачивающий ее вовне публичного пространства как шкурку тюленя. И вот вопрос, не моральный, а сугубо телеологический, функциональный: стоит ли дневниковое письмо жизни тюленя, чтобы его можно было так легко вывернуть наизнанку и предать публичному чтению, чреватому непредсказуемым и бесконечным центробегом интерпретаций и искажений? Выходом из этой ситуации могла бы быть игра в дневниковое письмо – заимствование голой формы с холодной головой престидижитатора. Но есть риск вместе с изъятой формой похерить и саму основу дневника – прямое свидетельство, принадлежащее ведомству искренности, то бишь выдать свою метапозиционную сфабрикованность взамен прямого вещания изнутри экзистенциального опыта. Но если на карту ставится работа над истиной, то бишь пишущий дает себе установку публичной речи не просто как успешной/неуспешной, а как истинностной процедуры, процедуры производства истины самого письма, которое не может быть высказано и выказано иначе как через дневниковую форму, как интериоризированный в себя конструктивный принцип. Такое письмо перерастает рамки квазидневникового репортажа из глубины души и само задает себе правила и проверяет пределы возможностей дневника как способа говорить вообще, пределы дневниковой интимности, искренности, прямой речи. Лучший дневник – это дневник о дневнике – дневник самонаблюдения за своим желанием вести дневник, то бишь дневник, скрупулезно регистрирующий акты письма как ситуации несовпадения своей речи с окружающим миром слов и вещей.

30 января. Осминкин пишет:

Предыдущая квазитеоретическая телега на самом деле понадобилась мне лишь с одной только целью написать вот этот пост:

Сегодня утром наши с Настей будильники вошли в унисон – мой наигрывал бодрую мелодию, а Настин синхронно озвучивал голос женщины-робота, рефреном возвещавший о том, что сейчас «девять часов ровно». Я проснулся и кувырком, как я обычно это делаю, скатился с матраса и вскочил на подоконник в одном исподнем. Я глубоко вдохнул свежий предштормовой питерский воздух и начал изображать девушку с улицы красных фонарей Амстердама, танцующую в окне. Сегодня суббота и у работниц паспортного стола в доме напротив выходной, а то бы они смогли наблюдать за голыми ногами тридцатисемилетнего мужчины, форма которых была отточена в своих мускульных изгибах многолетними ежедневными хождениями пешком как минимум по 10 км в день. Я расправил плечи, слился с окном, повелевая раскачивающимися от ветра проводами и протеичными облаками. Солнце показалось со стороны Невы, озаряя лицо Насти. Ее веки вздрогнули, Настя проснулась. «Доброе утро, Настя», – сказал я. «Доброе утро, Рома», – сказала Настя. Мы налили по стакану воды, чокнулись друг с другом. Воду натощак мы пьем каждое утро. Мы улыбнулись друг другу так нежно и приторно, как улыбаются только голливудские звезды на красной ковровой дорожке перед вспышками телекамер. Это такой вид улыбки, который своей гипертрофированной нарочитой искусственностью, отрицающей всякую рефлекторную мускульную естественность, становится в какой-то момент более естественным, чем сама жизнь. Мы с Настей идеальные актеры Дени Дидро, вживающиеся в роль, но оставляющие холодной свою голову.