Комиссар, часть 2. Орудия войны - стр. 32
Саша уперла локти в колени и спрятала лицо в ладонях.
– Я знаю, что вы через многое прошли, – продолжал Белоусов. – Я видел людей, которые ломались и от меньшего. Но вам не пить теперь нужно. Вам нужно оплакать дорогого человека, которого вы потеряли. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Мои жена и дочь погибли во время эпидемии холеры в девятьсот восьмом.
– Господи…
– О таком говорить не принято, но мужчины тоже иногда плачут. И слезы помогают справиться с горем.
– Я хотела бы плакать, прежде это так легко у меня выходило. Но я не могу. Ни плакать, ни смеяться не могу после того, как Ваньку убили из-за меня. Внутри все будто заморожено. И, кажется, теперь всегда будет так.
– Не всегда. На самом деле вы уже начинаете возвращаться к жизни. Вы оказались достаточно сильны для того, чтоб сохранить полк. Значит, сможете и себя сохранить от распада.
– Скажите, Кирилл Михайлович, что вас держит здесь? Не на этом бревне в смысле, а в Красной армии? Вернее, в том, что от нее осталось?
– Стечение обстоятельств, более всего, – Белоусов пожал плечами. – Знаете, Саша, а ведь мы с вами могли оказаться и по разные стороны фронта. Хотя Белое движение всегда было мне отвратительно, причем в равной степени и слабо связанные с реальностью деятели, которые возглавляли его в начале, и циничные прагматики, которые пришли к власти в итоге. И те, и другие могли привести страну разве что в рабство к иностранным державам. Но и большевики нравились мне ничуть не больше. Для вас Россия была лишь плацдармом для развертывания Мировой революции, быстро обернувшейся химерой. Потому когда Князев не смог поладить уже со вторым комиссаром, а белые соблазняли его полковничьей должностью, я без особого волнения ждал, что он решит. Для меня имело значение только то, что в полку я на своем месте. И тогда появились вы. Некомпетентная, невежественная, неопытная. Но при всем том вы, как могли, заботились о людях и уважали их. И со временем я стал надеяться, что не все, возможно, так уж скверно с той силой, которую вы представляете. Постепенно революционная дурь выветрилась бы из буйных головушек, жажда мести угасла бы и разрушенная страна была бы, пусть и большой кровью, отстроена заново. Но теперь не будет и этого.
Он никогда прежде не был так откровенен с ней. Неудивительно, ведь до недавнего времени его положение в полку зависело от того, что она напишет в очередном политдонесении. А теперь ей стало некуда их отправлять.
– Вы не хотели уходить с полком на партизанское положение, Кирилл Михайлович. Что заставило вас изменить решение?
– Признаться, я серьезно колебался. Бунт, партизанщина – это ведь драка из положения лежа. Что бы вы там ни говорили солдатам о том, что восстание будет шириться… я знаю, как работают системы. Нас перемелют в порошок и сметут. А я ведь имел основания рассчитывать на амнистию. Я, разумеется, не герой Великой войны, как Князев, но все же определенные заслуги числятся и за моей скромной персоной. Вышел бы в отставку, преподавал бы тактику каким-нибудь кадетам… и каждый божий день помнил бы, что бросил на произвол судьбы людей, с которыми служил бок о бок все эти годы. Причем именно тогда, когда они нуждались во мне, как никогда прежде. Знаете, Саша, я ведь на редкость далек от всякого рода прекраснодушной романтики. Но в тот момент отчетливо понял, что лучше уж погибнуть на другой день под пулеметным огнем в обреченном отступлении, чем благополучно жить до глубокой старости с таким знанием.