Комендантская дочка - стр. 10

 Мама-матушка, родная сторонушка,

 Увезли меня в даль далёкую,

 В даль далёкую, степь широкую,

 К хану мерзкому, псу авархскому.

 У него шелка да узорочье,

 Подают еду всю на золоте,

 Весь дворец каменьем украшенный

 Лишь не видно там света белого,

 Света белого, вольной волюшки.

 Знать, в судьбе моей так прописано

 Умереть вдали от родимых мест,

 Не приняв прощенья любимых глаз.

 Ты прости-прощай, моя матушка,

 Не горюй, не плачь, не вини себя,

 Ты прости-прощай, старый мерзкий муж,

 Расцвела красой я не для тебя.

 Элия вслушивалась и невольно сжималась, когда девушки пели про мерзкого хана. Некоторые не скрывали слёз, другие к концу песни вызывающе поглядывали на авархов. Однако никаких наказаний от охранников не последовало, никто даже не прикрикнул на певуний. Девушки сами как будто ждали какой-то жёсткой реакции, а когда её не последовало, то вдруг засобирались укладываться спать.

 Этот вечер и провокационная песня неожиданно смягчили царившее между пленницами и авархами напряжение.

 Возможно, случайно совпало так, что на следующее утро им раздали свежие лепёшки, чистую форму из богатых запасов убитого кастеляна и даже выделили воду для умывания. Вероятно, они и раньше проезжали мимо поселений, однако косвенное подтверждение тому, что едут по обжитой местности, получили только сейчас.

 Следующим вечером девушки сменили репертуар, перейдя на традиционные напевы для посиделок. Больше к тем заунывным причитаниям не возвращались, но песенные страдания помогли смириться, ведь погибать назло хану совсем не хотелось.

 В головах пленниц прочно засели мысли, что они теперь отрезаны от дома, словно клубничные усы – обратно не прирастут, а на новое место ещё не посажены. Неизвестные судьбы родных, оставшихся в крепости, вызывали гораздо меньшую тревогу, чем собственное неопределённое положение. Бывшие замужем ещё переживали за мужей, а остальные были почему-то уверены, что именно их семьи не тронули.

 Некоторые стали поговаривать о том, что не больно-то они и нужны были империи, если она допустила такое нападение. Да и всем известно, что больше пекутся о западной границе. Транийцы только и мечтают, как те земли к рукам прибрать. Вот власти и стараются: и дороги там лучше, и торговля оживлённее, и театры строят. А на южную границу вечно меньше денег выделяли. Так и надо имперским чиновникам, небось, теперь зашевелятся!

 Шаг за шагом, разговор за разговором – и уже казалось, что родина предала их.

 Майра на вечерних посиделках резко осудила такие кривотолки:

 – Лярчи надышались? Думайте, что говорите-то!

 – А что? Не так разве? Мы теперь в империи никому не нужны, ни родным, ни замуж – после плена-то! – запечалились девушки.

 – Если и нужны, то домой и не попадёшь никак.

 – Даже и попадёшь – всю жизнь напоминать будут.

 Элия не выдержала:

 – Если и напоминать не будут, то сами будете ныть, пока в гроб не ляжете!

 – Ты бы помалкивала, комендантская дочка.

 – А то что? – Элия понимала, что нарывается, но не могла оставить такой вызов без последствий. Эх, жаль было столько усилий и улыбок впустую, чтобы наладить отношения с этими злыднями.

 – А то как-нибудь горшок на тебя опрокинется, – предположила соседка.

 – А за мной долгов не числится, – прищурилась Элия, – с процентами отдаю. Можешь начинать бояться!