Комар живет, пока поет - стр. 13
– Как?!
– Да обыкновенно как: встретил там старшего сына своего, Николая – босого. Сапоги снял – и отдал ему. Вот так вот. Видал – миндал? – закончил он своей любимой бодрой присказкой, и стал уже свои листочки подтягивать, считая, видимо, наш спор законченным, а свою победу – бесспорной.
– Отец!.. Но ведь ты падаешь! – воскликнул я. – Будь ты благоразумен всё-таки!
– Мен пьян болады! – усмехаясь, произнес он. Что по-татарски означает: «Я пьян сегодня!». С Казани у него много татарских выражений. Есть, вообще, чем в споре придавить.
Воспоминание из дальнего детства: отец колол в сарае дрова, и колун соскочил с топорища в лоб. Помню, как входит, политый кровью, к лицу ладони прижав. Потом лежал с огромным опухшим носом, заплывшими глазками, обиженно сопел…
– Идити-и-и ужи-нать! – из комнаты Нонна закричала.
– Ну что… легкий ужин? – сказал я.
– Можно, – бодро ответил он. И даже сделал движение руками, как будто идет.
Но пошел-то на самом деле я! Легкий ужин не так-то легко нам дастся. Для начала – стол с улицы в избу внести, еще раз бороться со ступеньками не будем. Поставить перед столом стул покрепче – и притащить отца. Взяли, раз-два! Оба с тяжким стоном – и я, и он… В моем постпенсионном возрасте уже меня кто-то должен носить – но ношу пока я. Вынужденная бодрость. О-па! Приехали. Какой закат озарил наши скромные стены!
– Смотри! Тень отца! – воскликнула Нонна.
Гордый профиль. Одна из несправедливостей жизни – твой профиль могут все увидеть, кроме тебя!
– Тень отца Гамлета, – усмехнулся он.
– Смотри, лучше… олень! – на левый кулак я положил опрокинутую правую кисть с растопыренными пальцами. Тень: голова оленя и ветвистые рога! – Помнишь – ты меня научил?
Показывал он тени нам – в Казани, у печки. Еще до войны!
– А вот, помнишь, собака лает! – я поставил поперек лучей заката ладонь. Разводил-сводил пальцы – «собака лаяла». Отец тоже поднял руку, но опустил – пальцы не слушаются.
Потрясающая ладонь у него! В два раза больше моей, тоже немаленькой! Помню, как он мне на пальцах показывал – как расходятся судьбы. Было это тогда, когда я вниз как-то пошел.
– Вот гляди! – два растопыренных пальца протянул. – Вначале вы вместе с другом, а потом – всё больше расходитесь: он всё больше – вверх, а ты – вниз, – тронул нижний палец.
И я сразу понял всё, на пальцах, и помнил уже всегда! И сейчас – с улыбкой показал ему тень двух разведенных пальцев на стенке нашей. Помнишь, отец? Всё-таки всегда вверх мы шли!
– …Где еда-то? – он весело произнес.
– Бяжу, бяжу! – крикнула с кухни Нонна.
4
Агрономы тогда требовались срочно и в большом количестве. И на последнем курсе меня вызвали к директору института и спросили – не могу ли я поехать работать уже сейчас? Диплом мне обещали прислать на место, если я хорошо проявлю себя. И я с радостью согласился, поскольку у меня было уже много идей, которые страстно хотелось воплотить на практике. И я даже не спросил, куда ехать, – земля есть везде, а другое меня не интересовало. Опять, как и в школе, я не доучился до конца. Но это постоянное «скорей» меня радовало, соответствовало моему темпераменту и нетерпению.
По приезде в Алма-Ату нас, как степных жителей, поразили прежде всего горы, поднимающиеся сразу за городом и покрытые снегом. Я остро почувствовал, что начинается совсем новая жизнь. В министерстве Казахстана выяснилось, что в самом городе нужен только один человек, но на юге Казахстана, в Чимкенте, формируется новая Южно-Казахстанская область, и там нужны агрономы. Мы тряхнули в кепке жребий. Но выиграл не я. Жребий мне всегда доставался не лучший. Но это и сформировало меня. Лучшим он оказывался потом. И мы, уже только двое, купили билеты в Чимкент.