Колизей - стр. 6

превозношенья Цоя. Так обязует Гойя!

«Анатомичке снится, что оживают лица».

Гению пригодится на повеленьях жизни.

Море не за ворами. Так возгласили в хоре.

Наше святое «Амен» гимнами лукоморий.

И не распять в надзоре лагерных категорий.

Схимникам на Фаворе – не пребывать в позоре!

Реки, холмы, нагория. Но разнесётся – «Глория!».

Наши поля и впадины. Океаном дадены.

Но и свободомыслие! Робостью не исчислили.

Смелые пали в битвах. Павших почтим в молитвах!

Горестно не тщеславие. Viva, планетославие!

Поэт – привидение миру в семье электрических од.

Когда размещают клавиры, согласные пятятся вбок.

Часов потаённая стрелка. Как будем её величать?

Ах, боже мой, гадко и мелко! На автора криком кричать.

Печальна озябшая груда, когда и Шекспир не манит.

И Пушкина явное чудо давно истуканом стоит.

Страдают укромные строки? Да он никуда не бежит,

как школьник, забросил уроки и броситься в лужу грозит.

Стесняться мгновений? Уроды! Жираф он. Не кенгуру!

Лентяи выходят из моды. Не Бальмонт. Особо к утру.

Не шуми ты, мати-дубравушка, не потопчут

                                                           заботы прежние.

Заметёт полынь-злая травушка. Наши стёжки,

                                                           дороги съезжие.

Когда молоды, крутим бровками, гнём частушечки

                                                          с подковырками.

А вокруг-то нас парни ловкие и сапожечки

                                         да не с дырками.

Заседелися, будто совушки, загляделися —

                                           чудо с трещинкой.

И не замужем наши вдовушки. Загрустим поём:

                                             Петр Лещенко!

А колхоз-то наш не оправился, под второй покос

                                                              и преставился.

Не забудь ты нас, милый, Савушка. Зарастёт быльём

                                                             чудо-травушка.

«Держаться!», товарищ, – «Держаться!» Тебе и себе говорим.

И снова, как некогда: «Братцы!» Мы – в этом же танке горим.

И знаем: ушли и уходим. Удача страны не о нас?

Но каждому по природе. И в нас – похоронные ТАСС.

Такие уж нынче поломки: на этой броне – не жалеть!

Как ржавые плоти – обломки, не брошены в шахтную клеть.

И дерзко на волю выносим святое воскресших – «Зачем?»

В военную, тёмную осень, пропавший, я горестно нем!

Почто не спасти Украину?! И Грузию, как обошли!?

Не ведущим – выстрелом в спину в глуби оскорблённой

                                                                                  Земли!?

Наша деревня себе течёт. Чей ты, ручей?

Ничей!

Шум облаков оттеснил самолёт: новый крылатый змей.

Это весна? Вопросил Берендей. От уверений зол.

В тайну пространств не проник лиходей. Поезд любви ушёл.

Но и когда я к стихам спешу, гласом минувших дней,

повелеваю карандашу мчаться ещё быстрей.

Знает синица: знакомый стяг вывешен у дверей.

Это философ оставил знак зову моих гостей.

Что-то опасное длится и затаилось на дне.

И не желает открыться даже священной Луне.

Тоже забытой Сахаре, там, будто в медленном сне,

станем печальнее, старе, символом в знаковом пне.

Атомы гневно несутся. Пепел. По плечи стою.