Колдуны - стр. 28
– Правильно. Ни на что другое ты к тому времени не будешь способен.
– Я буду молодым генералом. – Вражкин наконец увидел пробиравшегося к свободному месту Васю. – А вам здесь что нужно, свидетель?
– Обедать он пришёл, – сердито сказала Шаховская. – Садись, Васнецов. Дело есть.
– Давай потом, – пролепетал Вася.
– Потом ты струсишь, а Лёва передумает.
– Я уже струсил.
– Надо ли уточнять, что я уже передумал?
Что-то неуловимо изменилось в Лёве Вражкине. Это не был вид человека, у которого ноют зубы, живот или душа. Не мог я и сказать, что он выглядел растерянным: молодой следователь, как и всегда, держался с нарочитой деревянностью. Если такого деревянного мог охватить гнев, то гнев это был – тяжёлый, задавленный гнев, густая чёрная отрава. Люди во власти такого гнева бьются головой об стену, если не могут убить обидчика.
Гнев Вражкина, я видел, был вызван не Шаховской и не Васей и не на них направлен; они, напротив, своим присутствием давали облегчение, передышку; он говорил с ними, как будто без охоты возился с детьми: скучна ему их песчаная крепость, но эта скука много предпочтительнее того, что ждёт за углом во взрослой жизни.
– Лёва, ты не мог передумать, потому что не успел согласиться.
– Не смешно.
– Я думаю, она не шутит, – вставил Вася.
– Когда такие, как вы, начинают думать, становится страшно.
Вася обиделся. От обиды и сознания, что разговор за итальянским пирогом не может быть по-настоящему официальным, он осмелел.
– Конечно. С корочками-то легко быть самым умным.
– Вам, свидетель, не помогут ни корочки, ни горбушки.
– Перестань ты называть его свидетелем, – сказала Шаховская, – а то мне свидетели Иеговы[3] сразу мерещатся. И вообще отцепись. Как вы будете помогать мне соединёнными усилиями, если двух слов не можете сказать друг другу?
– А мы будем?
– Ты не бросишь на произвол судеб девочку, которая так беззаветно любила тебя с семи до одиннадцати лет. Лёва – мой родственник, – объяснила она Васе.
– Очень дальний, – уточнил Вражкин.
– Это тебя не освобождает.
Дикий план Екатерины Шаховской сделал бы честь девочке семи – одиннадцати лет – скорее даже мальчику, сбежавшему из гимназии на поиски индейцев. Каким-то («я журналист, у меня есть источники») образом отыскав предполагаемых авторов революционной пачкотни на стенах, она намеревалась проникнуть в их организацию, буде таковая имеется.
– Проникать буду я. Вы окажете техподдержку.
– На стрёме стоять? – спросил Вася.
Вражкин презрительно фыркнул.
– Удивительно мне, Шаховская, что именно ты открываешь в себе талант полицейской ищейки.
– Дискурс фильтруй! Я же не буду их закладывать.
– Ты всерьёз думаешь, что тебе это удастся? Что ты смеёшься, ненормальная?
– Меня радует, что ты до сих пор не встал и не ушёл.
– Ещё послушаю. Будет что начальству доложить.
– Ничего ты никому не доложишь. Сиди, Вася, не дёргайся. Лёва наш начертил себе давно План и прекрасно знает, что начальство его тоже себе начертило. От тебя разве ждут, что ты сунешься с каким-нибудь громким раскрытием? Ты сам от себя этого ждёшь? Ты хочешь потихоньку, полегоньку – и в Следственный комитет, а с громким раскрытием можно так обжопиться, что или заставят уйти, или до пенсии прокукуешь на районе. Риск, Вася, – это то, чего Лев Александрович органически не приемлет.