Кольцо разбойника - стр. 3
Да, ее милость Ванесса-Терезия при всей своей взыскательности вряд ли нашла бы, в чем меня упрекнуть, а к людям моего ремесла она была отменно строга, строже, чем ко всем остальным. Зато и награждать умела, как никто другой. Ничего не попишешь – глава семьи Вандервельт, влиятельнейшая особа и первая патронесса ювелиров в королевстве… И было-то у этой дамы всего две слабости – собственно драгоценности и любимая внучка. Ее звали Анна-Леста Вандервельт. И от всего, что произошло потом, эту милую барышню не спасли никакие дипломы и похвальные грамоты.
Так… А это что? Копия закладной, выданной дворянским опекунским советом на имение Брокхольм. Она-то здесь как оказалась… И надпись карандашом рукой моего Иезекиила: «Дорогая девочка, не отчаивайся и помни – почти все выдающиеся люди искусства были нищими». Спасибо, профессор.
– Мадам, какое платье приготовить? – Грета высунулась из комнаты.
– Серое. И гладить не нужно!
Краем глаза я видела, что Грета по-прежнему смотрит на меня.
– Что-то случилось, мадам? На вас лица нет…
– Все хорошо, не беспокойся. Займись платьем, времени мало.
Грета скрылась, а я глянула на себя в зеркало. «Лица нет…» Пожалуй, правда. И ведь ничего не случилось, я только еще раз увидела дату на закладной. Знала ее наизусть, но за полтора года за всеми хлопотами, делами и работой умудрилась забыть, или даже не забыть – просто выпустить из внимания. А срок с каждым днем таял… На погашение непомерного долга осталось чуть больше года.
Все… Довольно. Увидела бы меня сейчас «ее милость», выгнала бы взашей и велела не появляться на глаза, пока не возьму себя в руки. Вот этим я сейчас и займусь.
Мелочи из дорожного несессера были разложены на туалетном столике. Флакон с духами, по счастью, оказался цел – мог треснуть или разбиться в дороге, когда однажды нас сильно подбросило. Это был фигурный флакон из матового, будто заиндевевшего стекла, оплетенный серебряной вязью, а духи – свежие, похожие на запах молодой листвы, с легкой ноткой горечи.
Я еще раз оглядела платье. Один из лучших нарядов, еще «из той жизни». Тогда подобный гардероб был делом обычным, я и представить себе не могла, что когда-нибудь он станет роскошью. Серый переливающийся шелк оттенка «пасмурное утро», расшитый серебряными листьями плюща по поясу и воротнику, и единственный белоснежный цветок на заколке.
– Все-таки у бедности есть и преимущества, – заметила Грета.
– Любопытно, какие именно, – я поправила воротник.
– Вы ни капельки не поправились, платье будто только с иголочки…
– Грета, ты говоришь глупости. Можно подумать, если бы мы не разорились, я целыми днями только бы и делала, что сидела в кондитерских. Будь добра, подай коробку с серьгами, она на столе за тобой…
– Я только хотела сказать, что вы после разорения… ну, хуже не стали. Кто не знает, нипочем не догадается.
– В том-то и дело, что все знают. Но все равно спасибо, сокровище.
Я села перед зеркалом, убрала волосы и нанесла каплю духов на запястье, потом порепетировала немного, изображая изумление, восторг, благоговение, а также прочие чувства, полагающиеся при взгляде на дорогие украшения – заказчикам это нравится.
– Опять кривляетесь? – спросила Гретхен.
– А то. И не возмущайся – можно подумать, я только для себя стараюсь!