Кола Брюньон - стр. 13
Сами понимаете, разглядывать их нам некогда! Раздается клич: спасайся кто может! Начинается толкотня, давка. Все со всех ног бросаются врассыпную и улепетывают кто как может: кто по дороге, кто прямо по полю, кто во весь дух бросается вперед, кто пятится назад. Мы втроем прыгаем в повозку. Мадлон, словно понимая, в чем дело, стрелой трогается с места, подстегиваемая что есть сил кюре Шамаем, который от волнения утратил всякое уважение по отношению к спине скотины, помеченной крестом. Мы катим по дороге среди потока орущих, словно их режут, людей, и, покрытые пылью и славой, первыми на всех порах влетаем в Кламси; прочие беглецы следуют за нами по пятам. Не сбавляя галопа, на подпрыгивающей по булыжной мостовой повозке, в которую впряжена не чующая под собой ног Мадлон, мы пересекаем предместье Бейан с криком:
– Враг у ворот!
Сперва люди смеялись, видя, как мы несемся. Но очень быстро поняли, в чем дело. Вскоре город превратился в муравейник, в который сунули палку. Все засуетились, забегали туда-сюда. Мужчины стали вооружаться, женщины вязать узлы, наполнять вещами плетенки, тачки; жители пригорода, побросав свои домашние очаги, хлынули в город, под прикрытие городских стен; сплавщики, не снимая своих карнавальных костюмов, как были, с рогами, когтями, огромными животами, вооруженные баграми и кольями – кто изображая Гаргантюа, кто Вельзевула, – бросились к бастионам. Так что, когда авангард господ из Везле подошел к стенам города, мосты были уже подняты, и по другую сторону рвов оставалось лишь несколько несчастных, которым нечего было терять и которые по этой причине не слишком торопились спасти то, чего у них не было, а король рогачей, наш дружище Плювьо, набравшись, как сапожник, и пьяный, как Ной, брошенный на произвол судьбы своей свитой, храпел, сидя на осле и ухватившись за его хвост.
Вот здесь-то и видно преимущество иметь врагом своего брата француза. Все прочие дурни – германцы, швейцарцы, англичане, у кого мозги набекрень, которые только на Святки догоняют, что им скажешь на Пасху, подумали бы, что над ними смеются, и я бы гроша ломаного не дал за шкуру бедного Плювьо. Но мы, французы, понимаем друг друга с полуслова, откуда бы мы ни были: из Бурбонне или Дофине, из Шампани или Бретани, кем бы мы ни были, – гусями из Артуа, ослами из Фуа, зайцами из Везле, свиньями из Лионне – мы можем поколотить друг друга, прибить, но все мы понимаем добрую шутку… Завидя нашего Силена>17, везлейцы зашлись в хохоте, хохот сотрясал их носы и подбородки, животы и глотки. Клянусь святым Ригобертом, глядя на то, как смеются они, мы тоже надрывали животики, укрывшись за своими крепостными стенами. После чего обменялись поверх рвов изысканными ругательствами, по примеру Аякса и Гектора Троянца>18. Но наши ругательства были смазаны более нежным жирком. Рад бы их записать, да времени нет; и все же когда-нибудь (вооружитесь терпением!) внесу их в некий свод, который составляю уже лет двенадцать, занося туда лучшие шуточные рассказы, непристойные истории, отборные похабные выражения, которые я где-то услышал, прочел или придумал сам (право, жаль было бы утратить их) за все время моих скитаний по этой юдоли плача. Стоит только подумать об этом, как у меня от смеха начинается трясучка, я даже посадил кляксу.