Коктейль «Две семерки» (сборник) - стр. 16
Как бы то ни было, мое общение с Юлием Яковлевичем годами ограничивалось лишь фразами «Доброе утро» и «Добрый вечер». И вдруг как-то утром он не при всех, а в коридоре догнал меня, взял за руку и сказал:
– Эдуард, это уже слишком! Ведь ей нет и пятнадцати лет!
Я мысленно ахнул, тут же поняв, о ком идет речь – утром, в девять, как раз когда Райзман и Юткевич садились завтракать у окна с видом на коттеджи, от меня ушла крохотная цирковая гимнастка Ниночка.
– Юлий Яковлевич, клянусь: ей уже восемнадцать!
Он молча повернулся и ушел, не сказав ни слова, а потом отвечал на мои «С добрым утром» только сдержанным наклоном головы. А я стал открыто привозить Нину в своем «жигуленке», заказывать ей завтраки и ужины и демонстративно – она же взрослая! – приводить в столовую. При этом Нина действительно выглядела Дюймовочкой – блондинка в коротенькой юбочке, с походкой балерино-гимнастки, голубенькими глазками и острыми грудками, от которых старики с трудом отрывали взгляды, а их жены ревниво егозили на стульях. Больше всех этому потешался Юлик Гусман, а когда Нина, садясь в мою машину, говорила «Эдик, ехай!», он на заднем сиденье просто сползал на пол от хохота. А потом – за обедом и за ужином – сам возглашал на всю столовую: «Эдик, ехай!». (Несколько лет спустя Ниночка с этой фразой попала в мой роман «Красная площадь», а не так давно и в российский телесериал по этому роману.)
Но вернемся в Болшево. Сев вместе с Утесовым и Райкиным в мою машину, Юлий Яковлевич тем самым снял с меня свою обструкцию.
Затаив дыхание от ответственности за такой бесценный груз – три великих мэтра! – я вел машину так медленно, что Утесов взбунтовался:
– Старик, с такой скоростью возят только на кладбище!
Я оправдался:
– Тут был знак ограничения скорости.
– Дорогой мой, – сказал Утесов, – для нас уже нет ограничений. Ни в чем.
– Кроме, конечно, болезни Прута… – заметил сзади Райзман, улыбнувшись тонкими губами и безбровыми глазами мудрой черепахи.
На развилке дорог, одна из которых вела в Тарасовку, но была перегорожена шлагбаумом с надписью «Военная зона», я стал сворачивать на боковую, чтобы ехать согласно указателю: «Тарасовка – объезд 15 км».
– Стоп! – сказал Утесов. – Ты куда?
– В объезд.
– Не надо. Езжай прямо.
– Ведь прямо короче, – сказал сзади Райкин.
– Но тут запретная зона!
– Конечно. У нас вся страна запретная зона, – сказал Утесов. – Езжай прямо, слушайся старших!
Я послушно поехал прямо, полагая, что у стариков есть какой-то пропуск. И остановился перед шлагбаумом и долговязым молодым автоматчиком, который расхлябанно вышел из караульной будки нам навстречу.
– Куда? Пропуск! – нагловато сказал он, видя, что в машине нет офицеров.
Я вопросительно повернулся к Утесову и Райкину, вслед за мной и автоматчик перевел на них свой взгляд. И лицо его разом изменилось, ресницы захлопали, а челюсть буквально отпала в немом изумлении: он не верил своим глазам – живые Райкин и Утесов!
– Открой, милый… – мягко сказал ему Райкин.
Автоматчик растерянно вскинулся по стойке «смирно!», отдал честь и рявкнул:
– Слушаюсь, товарищ Райкин! Разрешите выполнять?
– Выполняй, милок, выполняй, – сказал Утесов.
– Слушаюсь, товарищ Утесов!
И автоматчик, решив, наверное, что высокие гости приехали по приглашению командования военгородка, бегом ринулся открывать шлагбаум. А открыв, снова замер по стойке «смирно» и держа руку под козырьком своей армейской фуражки.