Когда все спят. Рассказы - стр. 5
Ася любила играть в машинки и с удовольствием носила штаны и куртку и ненавидела, когда её впихивали в дорогие платья старшей сестры. Противилась, выходит, бессознательно против сестриной судьбы, которую, может, и предчувствовала своим бессознательным детским наитием. Так между собой потом говорили тётки, сёстры отца. Правда, всё было в раннем детстве прекрасно: новогодние смолистые ёлки, Дед Мороз с подарками, папина красивая машина, вокруг которой всегда собирались дворовые мальчишки, деловито обсуждая все достоинства колес, капота и двигателя; дача с сосновым бором вокруг, тихая песня реки, рыжая искра белки на ветках, алфавит заячьих следов среди кустиков… И всё впереди. Горело бра, танцевал на паркете заводной медведь, подаренный когда-то, на десятилетие еще Асиному отцу, но по-прежнему бравый и всеми любимый коричневый мишка, за пианино сидела и что-то наигрывала молодая мама, её пышные тонкие волосы просвечивали и стояли над головой нимбом, старшая сестра ела мандарины, и потому в квартире пахло так приятно, так по-новогоднему.
И вдруг всё кончилось. Как-то разом и ужасно. Ушел из семьи отец. Это потом Асе объяснила мать, что развела их свекровь – невзлюбила Асину маму и развела, подсунула сыну одинокую дочь своей старой подруги, на которую он мог смотреть сверху вниз, что, конечно, гораздо удобнее для жизни и надёжнее для сохранения здоровья. Зависшей возле экрана попрыгунье стрекозе, сквозь прозрачные крылышки которой тревожно поблескивали огоньки какой-то другой жизни, предпочел сочную курицу в тарелке, рассудив вполне трезво: уж эта-то если и сможет исчезнуть, то наверняка только в его собственном желудке.
В то же лето старшую сестру, золотоволосого ангелочка, укусил в лесу крохотный клещ, поставив ядовитую страшную точку в романе о тихом рае Асиного детства. Дело происходило за Уралом, на даче у дедушки по линии матери – неприятного старика, похожего на заржавевший скрипичный ключ. Он также не нравился Асе, как и долгие гаммы, которые она разучивала на пианино. Ужасный диагноз сестры – энцефалит – прозвучал для ничего не понимающей Аси как проклятие тринадцатой феи. Разом съехались все родные и двоюродные тётки. Краем уха Ася услышала, что не приехала только бабушка, мать отца, преподаватель математики, – и детское её сознание тревожно озарило: она и есть та самая тринадцатая! Но душа тут же успокоилась: её-то, Асю, тринадцатая фея просто обожает, потому что младшая внучка очень на неё похожа – это все говорят! А значит, с ней, с Асей, ничего дурного случиться не может. Но, сначала успокоившись, душа вдруг как-то не по-детски устыдилась: и в тот миг острая жалость к сестре, золотоволосому ангелочку, как печальная тень, навсегда припала к беспечальной радости жизни – прекрасному подарку, полученному Асей при появлении на свет.
Тётки толпились в их квартире, сталкиваясь одна с другой грудью, – их огромные груди пугали Асю, точно древнего человека – гигантские горы, подрагивающие от давления стремящегося вырваться вверх вулканического дракона. Но потом наступал вечер и горы мирно растекались по креслам, не обнаружив внутри себя ничего пугающего, тихо шелестели слова, горел ночник. Тётушки при вечернем освещении сразу блёкли, точно с них стирали пыльцу, и Асе тогда казалось, что их ахи и охи, словно подёнки, взлетают, кружатся какое-то время и тут же гибнут, засыпая отца и сестру шелестящим снегом забвения. Так и стала она потом жить: вроде рядом с сестрой, но её забыв. Вроде и недалеко от отца (он поселился через дорогу), но – не вспоминая. Всё закрыли сугробы из поденок.