Когда поют сверчки - стр. 42

Коротко говоря, спустя несколько месяцев, в течение которых я столько раз попадал себе по пальцам, что даже начал относиться к этому как к неизбежному злу, я вручил Чарли пневматический молоток, и он загнал последние гвозди в облицовку потолка. Мы отключили компрессор, повесили на место наши инструментальные пояса, вымели из комнат опилки и стружку, выпили по банке пива и вышли полюбоваться делом рук своих. Чарли обошел дом кругом, ведя кончиками пальцев по стене, словно человек, ощупью ищущий путь в лабиринте. Мне показалось, он принюхивается, будто пытаясь определить какие-то скрытые дефекты по запаху. Закончив обход, Чарли только кивнул; он ничего не сказал, но это означало, что работой он доволен.

И вот за несколько дней до Пасхи я вошел в наш пока еще пустой дом, расстелил на полу спальный мешок и лег. Бросив взгляд за окно, я впервые заметил, что дом окружен раскидистыми кизиловыми деревьями. На следующий день они зацвели. Я открыл окно в нашей спальне на втором этаже, высунулся и затряс головой от изумления и восторга. Мне казалось, Эмма предвидела это с самого начала.

Настал день, когда Эмма вступила в пору созревания. Ей тогда было одиннадцать, мне – двенадцать, а Чарли – всего восемь, что, на мой взгляд, может отчасти объяснить его бурную реакцию. Мы как раз купались в ручье за домом О’Конноров, где глубина была всего фута два или около того. Эмма плавала кругами, как тюлень, и беззаботно смеялась, когда вода вокруг нее вдруг стала менять цвет. Думаю, мне не нужно подробно описывать, как это выглядело. Удивленная и напуганная, Эмма встала на ноги. Нам с Чарли тут же стало ясно, что у нее идет кровь, и ее было не одна-две капельки, как бывает, когда порежешь палец, а довольно много.

Чарли выскочил из ручья как ошпаренный и бросился к дому, крича на ходу: «Мама! Мама! Эмма умирает!!!» Полагаю, что, учитывая все обстоятельства, это был не самый лучший выбор слов. Сам я, впрочем, тоже не совсем понимал, что происходит, однако мне почему-то казалось, что Эмма не собирается умирать. Выглядела она, во всяком случае, вполне живой. Удивилась Эмма, пожалуй, не меньше нашего, однако я не видел никаких признаков того, что она теряет сознание или испытывает боль.

Чарли исчез в доме, и я помог Эмме выйти на берег, стараясь, впрочем, не опускать взгляд. Конечно, она была напугана, и я подумал, что, если я буду пялиться на ее ноги, это никак ей не поможет. На берегу я отвернулся, Эмма сняла купальный костюм и завернулась в мое полотенце. Я взял ее за руку и некоторое время мы просто стояли на берегу, не зная, что делать дальше. Я предложил было Эмме сесть, но она отказалась, так как боялась испачкать полотенце, и я снова подумал, что на самом деле ей совсем не так уж и плохо, как показалось мне вначале.

– С тобой все в порядке? – спросил я на всякий случай.

Она кивнула и попыталась улыбнуться.

– Точно?

Эмма снова кивнула и сильнее сжала мою руку. Мне показалось, она замерзла, но сказать я ничего не успел: из дома примчалась бледная мисс Надин, которую вопли Чарли напугали чуть не до полусмерти. Но когда она увидела купальник и ноги Эммы, а главное – убедилась, что мы просто стоим на берегу и не собираемся умирать, то сразу все поняла. Перейдя на шаг, мисс Надин несколько раз глубоко вздохнула, потом обняла дочь за плечи и улыбнулась: