Когда Ницше плакал - стр. 23
«Тогда ты должен знать, каким раздавленным я себя чувствую, Йозеф. Это нечестно! Посмотри, кто властвует на кафедре медицины – Нотнагель, эта скотина! А кафедра психиатрии – Мейнерт! Разве я глупее их? Я мог бы совершить великие открытия!»
«И ты сделаешь это, Зиг. Одиннадцать лет назад я перенес свою лабораторию, своих голубей к себе на дом и продолжил заниматься исследованиями. Это вполне возможно. Но этим никогда нельзя будет заниматься в университете. И мы оба знаем, что дело не только в деньгах. Антисемиты с каждым днем бесчинствуют все сильнее. Ты читал статью в утреннем выпуске Neue Freie Pressе о том, как банды неевреев врывались на лекции и вышвыривали евреев из аудиторий? Теперь они грозятся срывать занятия, которые ведут профессора-евреи. А статью о том, как в Галиции судили еврея, обвиняемого в ритуальном убийстве ребенка-христианина? Они всерьез утверждали, что кровь христианина требовалась ему для того, чтобы приготовить тесто для мацы. Ты можешь в это поверить? Тысяча восемьсот восемьдесят второй год, а это никак не кончится! Это пещерные люди, дикари, прикрывающиеся тонюсенькими шкурами христианства. Вот почему у тебя не может быть будущего в университете! Брюкке, разумеется, отрицает, что он подвержен этому предрассудку, но кто знает, что он думает на самом деле. Я-то знаю: в частной беседе он заявил мне, что в конце концов антисемитизм разрушит твою научную карьеру».
«Но я рожден для исследовательской работы, Йозеф. Я, в отличие от тебя, не способен к занятиям практической медициной. Твоя интуиция на диагнозы известна на всю Вену. Я лишен этого дара. До конца дней своих я останусь лекарем-подмастерьем, Пегас, вынужденный тянуть плуг».
«Зиг, нет тех умений, которые я не мог бы передать тебе».
Фрейд откинулся назад, где свет не мог достать его, и он был благодарен охватившей его темноте. Никогда не был он так откровенен ни с Йозефом, ни с кем-либо еще, кроме Марты, которой он каждый день отправлял письма с самыми сокровенными своими мыслями и чувствами.
«Но, Зиг, не стоит возводить поклеп на медицину. Ты действительно циничен. Посмотри, насколько мы продвинулись вперед за последние двадцать лет – хотя бы в области неврологии. Вспомни паралич, вызванный отравлением свинцом, или бромидный психоз, или церебральный трихинеллез. Двадцать лет назад это были тайны, покрытые мраком. Наука развивается медленно, но каждые десять лет мы побеждаем очередную болезнь».
Повисла долгая пауза, которую первым нарушил Брейер:
«Давай сменим тему. Я хочу кое-что у тебя спросить. У тебя сейчас много студентов. Тебе когда-нибудь приходилось слышать о студенте из России по имени Женя Саломе?»
«Женя Саломе? Не думаю. А в чем дело?»
«Сегодня ко мне приходила его сестра. Странная была встреча». Фиакр въехал в небольшие въездные ворота на Бекерштрассе, 7 и закачался на рессорах от резкой остановки. «Вот мы и приехали. Я расскажу тебе об этом дома».
Они оказались во внушительном, мощенном булыжником внутреннем дворике шестнадцатого века, окруженном высокими, увитыми плющом стенами. На каждой стороне над открытыми арками на уровне земли, поддерживаемыми величественными пилястрами, поднимались в пять рядов большие сводчатые окна, разделенные деревянными рамами на дюжину мелких окошек. Когда двое мужчин приблизились к главному входу, портье, неусыпный страж, выглянул в стеклянный глазок в двери своего обиталища и бросился отпирать дверь, приветствуя пришедших поклоном.