Когда мертвые заговорят - стр. 35

Я вновь посмотрела на фотографию, а затем раскрыла рамку. Внутри была записка на тетрадном листе, сложенная в несколько раз. Сначала я взяла в руки фотографию и прочла на ней надпись:

Кая Айрленд и Ной Эллисс, 10. 12. 12.

Не колеблясь, я опустила рамку и фотографию на стол и развернула записку.

«Помнишь, ты спросила, почему я тебя люблю? Я тогда растерялся и ничего не ответил, но теперь знаю ответ. Я хочу сказать это здесь и сейчас. Ни почему. Вот так. Я просто люблю тебя и все. И я не знаю причин. На самом деле я никогда не задумывался над этим вопросом. Но я могу постараться. Если ты хочешь. Я могу составить список причин, по которым тебя люблю.

Ты только позволь мне, Кая. Ты только вспомни меня, вспомни меня настоящего».

Я спрятала записку в карман штанов, туда, где лежали таблетки, и вернула рамку с фотографией на законное место. Внезапно на меня накатило облегчение – та проклятая рана в груди наконец-то открылась. Я почувствовала, как течет из уголков глаз к подбородку, но не могла остановить кровотечение, не могла залатать себя как раньше. У меня больше не было ниток.

Впервые за долгое время мне больше не было себя жаль, я осознала простую истину. Я сваляла дурака. Только делала вид, что движусь вперед по намеченному плану. Но на самом деле ныла, ныла и ныла. Я лишь мучилась оттого, что ушло время, что жизнь закончилась, что я не успеваю выполнить чертов список желаний.

А ведь это я убила Джорджи. Это я убила маму. Из-за меня погиб Ной Эллисс.

И, в отличие от меня, у них не было второго шанса. У них не было возможности пожить еще немного, а у меня была. У меня была сотня таких возможностей. Была тысяча возможностей жить полной жизнью, увидеть маму и отца, найти друзей и даже влюбиться. Но не у них.

Все это время я винила Ноя Харрингтона зря.

Просто жить иногда больно, вот и все. Он в этом не виноват.

– Кая, – позвал Билли, возникая на пороге комнаты. – Мама приготовила твой любимый чай. Говорит, чтобы ты спускалась.

– Иду, – ответила я. Билли исчез, а я, перед тем как уйти и запереть дверь, в последний раз осмотрела комнату Ноя Эллисса. Он был хорошим парнем. Добряком. А теперь его душа на небесах.

Я вернулась в Эттон-Крик глубокой ночью – прокралась в город как воришка. Вглядываясь сквозь призрачные дорожки дождя, разгоняемые стеклоочистителями, и дожидаясь возможности проехать на зеленый, я не могла унять дрожь.

Я повторила тот же путь, что и в сентябре на такси, и через некоторое время остановила машину на том же месте. Как и тогда, особняк Харрингтонов взглянул на меня в ответ темными глазницами окон, поприветствовал скрипом ворот.

Было не заперто.

Меня по-прежнему трясло от нервного возбуждения.

В действительности мы с Ноем не виделись чуть больше двух недель, но чувство было таким, будто мы знакомимся вновь. Я увижу его впервые, впервые коснусь, впервые услышу тембр его голоса, впервые вдохну его запах…

Я остановилась, согнувшись пополам, когда накатила тошнота.

Переборов приступ, я глубоко вздохнула и вновь двинулась к двери. Чутко прислушиваясь к хлюпанью грязи под подошвами ботинок, пыталась придумать как завязать разговор.

Промокшая до нитки, я шагнула под навес и оцепенела.

Он там, ждет меня.

Я потянулась к ручке двери, но та внезапно распахнулась, осветив меня приветливым тусклым светом, характерным для старенького дома Дориана Харрингтона. Мы с Ноем уставились друг на друга.