Когда ещё не столь ярко сверкала Венера - стр. 38
– Что вы видите?
– Белую смазанную… эфемерную… вертикальную линию и три яркие точки на иссиня-чёрном овале. Как будто точки мерцают вдали, а не на полотне. Кажется, уже начинаю не чувствовать ног под собой… и теряю равновесие? Надеюсь, это не розыгрыш?!
– Нет, это не розыгрыш.
– Мнится, будто я теряю вес…
– Да, можете взлететь. Вопрос вот только: над чем парить будете?
– Не понимаю, но эфир влечёт…
– Да, манит. Наверное, я должен пояснить. Если вы правильно совместили угол зрения с абрисом овала и простоите минут дцать, отрешившись от суеты, то с моей подсказкой ощутите себя стоящим у окна средь ночи и взирающим на чёрное небо за окном, где сквозь тучи пробился свет трёх далёких безымянных звёзд. И притягивает… Главное, глядеть как бы вдаль, не на, а въ полотно. Сквозь материю.
– Да, и в самом деле. В этом что-то есть. Но надо научиться чувствовать.
– А кто сказал, что это должно быть легко и понятно всякому?
– Н-да, и каков же вывод?
– Надо простоять достаточно долго, чтобы проникнуться настроением.
– Какое должно быть настроение?
– У каждого, очевидно, своё. Каждый раз не то чтобы разное, но оттенки, верно, будут отличны.
– И настроение стоять, смотреть и, отрешившись, думать…
– Или не думать.
– А ведь в самом деле! Иногда человек ни о чём не думает.
– Или не осознаёт, что думает. А когда вот так часами некто может стоять у окна и глядеть сквозь оконное стекло на однообразно чёрное хмурое ночное небо, на котором сквозь тучи пробивается к земле мерцание трёх далёких звёзд, одиноких, для тебя безымянных и незнакомых? Когда?!
– И когда же?! Впрочем, глупый вопрос…
– Наивный.
– Когда тоска. Но отчего тоска?
– Не знаю. У каждого своя тоска. У одних – печальная, у других – горькая. А кому-то сладостно-мучительная.
– Но ведь не всегда же и не каждый глядит в чёрное окно, когда тоскливо!
– Значит, это такая щемящая тоска, которая заставляет безмысленно глядеть ночью в окно.
Я замолчал, позволив ему в безмолвной тишине наслаждаться чувством его собственной тоски. Прошло минут пять или десять – и ощущение времени будто притупилось, начиная таять. Я тронул его рукой за плечо. Он вздрогнул, но взгляда от полотна не отрывал.
Когда, наконец, мастер отступил на шаг от полотна, он закрыл лицо ладонями, как будто про себя бормоча что-то не вполне вразумительное.
Я был удивлён, но вида не казал – поспешил отдёрнуть шторы и, накрыв тряпкой, убрал «Тоску» на своё место, за шкаф. Он всё ещё, зажмурившись, растирал лицо пальцами.
– Была ночь, и я стоял у непроглядного окна, глядя на осеннее небо, – заговорил мастер, открыв глаза и щурясь от яркого света. – Остался осадок, какая-то грусть. И три мерцающие звезды… – Он выглянул в окно, за которым светило летнее солнце, и указал пальцем: – Живу я, кстати, во-он в том – видите серо-голубую шестнадцатиэтажную башню? – доме. Угловое окно на седьмом этаже – это кухня. Когда там ночью горит свет, значит, я не сплю и работаю.
– Ещё кофейку?
Он посмотрел на часы на руке, и мне почудилось… нет-нет, я не ошибался: ему не хотелось уходить.
– Кофейку? – Вдруг будто отчаялся – и прищёлкнул пальцами: – Давайте по кофейку! По последней чашечке. Всё равно я уже всюду опоздал. Скажу, что был тяжёлый клиент, и я спасал-де честь мастерской и доброе имя ни в чём не повинного механика Потапова. Не возражаете против такой маленькой лжи?