Когда ещё не столь ярко сверкала Венера - стр. 26
Чиркнул спичкой, якобы не терпится закурить, и мельком глянул в свете неровного пламени на рубль:
ЬО 257 – прореха – 680…
Да-а, дела!
– Время идёт – счётчик не тикает… – недовольно забурчал таксист.
«Денежка не капает – не дело: простой…»
– Будет тебе брюзжать – вертись на здоровье, – ответил ему вполголоса, напутствуя, и протянул таксисту рубль: – Извините за заминку. – И обоим напоследок: – Счастливого пути!
– Что ж, и на том спасибо, – ответил таксист, очевидно полагая, будто его напутствую, и отчего-то пожал в недоумении плечами. – Чего такой драный-то? Поновее, что ль, нет?
– Какой есть. Не устраивает – могу новый нарисовать.
Таксист хмыкнул вместо ответа.
Стоит ли мелочиться и высиживать восемьдесят копеек сдачи?! Такси не то место, где на сдачу можно рассчитывать. Да и устал я изрядно, чтобы под утро препираться ещё и с таксистом. Домой бы поскорее, стаканчик горячего чайку – и спать, спать, спать.
– Спасибо, сдачи не надо, – сказал я и открыл дверцу машины.
Тут таксист попридержал меня за рукав:
– А сдачу?!
Нда-а, нет слов…
Смущённо подставил ладошку, сунул мелочь в карман, однако ж, захлопывая за собой дверцу машины, неожиданно услышал шепоток: «Не обольщайся, впрочем, хи-хи-хи…» Рука дрогнула, и дверца машины от неуклюжего движения захлопнулась лишь наполовину. Я опять открыл её и с силой плотно захлопнул, в промежутке услышав непонятное: «До встречи. У столба на развилке трёх дорог».
Такси растаяло в ночи быстрее, нежели клубы пара из его же выхлопной трубы.
Постоял, озадаченный, в раздумье на предутреннем морозце среди запорошённого снегом тротуара, у столба с погашенным фонарём, напротив собственного подъезда: при чём тут столб?! Ничего не понял. Докурил в три затяжки папиросу и, неопределённо махнув рукой, устремил свой шаг к дому.
В предутренней морозной тишине за спиной выстрелила дверь подъезда. Вдоль по улице побежало эхо.
Ищу ключом замочную скважину в полутёмном коридоре – дверь сама навстречу отворяется. В проёме заспанное лицо жены, глаза таращит, поддерживая таким образом веки, готовые вот-вот сомкнуться. Крепится.
– Тшш… – с порога шикнет, упреждая всякий шум, и улыбнётся, протягивая для объятий руки. – Я так ждала, так соскучилась.
Войду, сниму пальто, разуюсь. Она меж тем о чём-то спрашивает шёпотом – я отвечаю, тоже шёпотом, и спрашиваю. Поцелует, поставит чайник на плиту. Догадывается, что чаю мне, уж точно, не дождаться. И я знаю наверняка, а потому и не ложусь, и не сажусь, и не прислоняюсь…
Откуда-то издалека донесётся голос (это она, мне кажется, спит на ходу), и я открываю глаза пошире: нет-нет, дескать, я ещё не сплю.
– Ты ложись. Заварится – принесу в постель.
– Горяченького страх как хочется…
– Ты иди, ложись… Да, ты как завтра? – слышу, спрашивает меня.
С утра занятий нет – на кафедру не пойду. Пошли они все! После обеда ученик, вечером две пары…
Отвечаю, то ли кажется мне, что отвечаю, а ноги сами несут к кровати, в тёплую постель. Голова касается подушки – проваливается в нечто мягкое и бездонное, и кружит, и качает, и баюкает, а за окном опять метель колыбельную напевает…
Открыл ключом дверь. Жена не спит, дожидается мужа с работы. Что-то, по-видимому, читала на кухне. На лице написано облегчение: наконец-то, явился.
– Зарплату получил?