Когда ещё не столь ярко сверкала Венера - стр. 10
Внезапно невероятная догадка поразила меня: не тот ли это ветхий бумажный рублик взывает к милосердию? Нелепо, конечно, само подозрение, но здесь ведь больше некому… Да и шепоток мне кажется знакомым: для мужского слишком высокий, для женского слишком низкий и с каким-то шипящим присвистом, как подзабытый шелест осенней листвы на ветру.
Ну а почему бы, собственно говоря, не подлечить бедолагу, а? Раз жалобно просит, то дело его, стало быть, дрянь.
Я вытащил из нагрудного кармана сложенный вдвое рубль, распрямил, повертел и так и сяк, посмотрел на просвет: ничего необычного в нём не заметил, ну разве что рваный. Затем, бережно разгладив на столе, я распотрошил папироску и с двух сторон подклеил, прижал его к столу орфографическим словарём.
– Спасибо! – первым делом поблагодарил меня рубль, освободившись из-под пресса. – Теперь почти как новый. Могу ли узнать имя своего спасителя?
Почему-то я совершенно не удивился, услышав вполне внятный голос, наоборот, сарказмом осенило: а как же, вежливый попался, к тому же человечьим языком молвит! – и без тени смущения представился:
– Николкой свои кличут. На кафедре – Николай Ремизанович. Денигин – моя фамилия.
– Тёзка, значит?
– Почему тёзка? – изумился я, не сразу уловив намёка соль.
– Ну ведь не родственник же, в самом деле? Хотя нечто сродственное, безусловно, есть. Точно перезвон серебра и меди, никеля и злата. Звучно и возвышенно: Денигин. А вот имя – Николай, победитель никак, да? Кто над кем или над чем?! И сила, и власть, и тайна… По батюшке, – простите, что-то восточное, не так ли?
– Ничего восточного. Как в Майе, Гертруде или Владилене нет ни на йоту ни индейского, ни германского, ни же славянского.
– Ах, вот оно что! Дух времени. А я-то… Так-так-так: РЕволюция МИровая ЗАНялась. Ремизан, стало быть, ваш батюшка! Что ж, красиво, хотя чуточку двусмысленно. Только тени, и ничего кроме теней. Играют-таки, по-прежнему переливаются смыслами имена. Но вы-то, сами, к чему склоняетесь?
Не понял вопроса, и решил замять эту скользкую, почему-то показавшуюся неприятной мне тему, спросив, в свою очередь, как самого-то величать.
– ЬО 2575680 – вот моё полное имя, – ответил. – Ну а всуе – попросту: рубль.
ЬО – ? Хм, и не окликнешь-то его никак: язык – ни ласково, ни бранно – не поворачивается сказать, а говорят ещё, будто в русском языке нет слов, тем более имён, начинающихся с мягкого знака. Вот и верь после этого в вечные, казалось бы, истины.
Между тем рубль говорил охотно, без тени робости, всем своим поведением давая понять, что он здесь, со мной, абсолютно свой в доску.
– Кстати, вы здорово выручили меня. Вылечили. Можно сказать, спасли от преогромнейшего несчастья. Будьте уверены, Николка, услуг я никогда не забываю. И хотя, честно говоря, платить мне сейчас нечем, но отплатить – долг чести.
– Пустяки! – махнул я рукой, размышляя над тем, как мне обращаться к нему: на «ты» или на «вы». – Мне ничего не стоило.
– Нет-нет, в таком деле пустяков не бывает. Всё имеет свою стоимость и цену.
Из дальнейших пояснений моего нового знакомца (всякий, кто попытался бы внимать деталям, рисковал бы заснуть от скуки, а то, что я спал и видел сон, в том сомнений у меня не было) следовало, что когда рубль изнашивается, то его изымают из обращения и заново печатают. Процедура, понятно, не из лёгких. Как-никак, полтора десятка тонн на каждую клеточку давят. Да что поделаешь, раз бессмертие требует ежегодного перерождения?!