Когда боги смеются - стр. 33
– Вася, ты бы лег уже, что ли, – с досадой сказала жена после его очередного выпада. – Ты когда устаешь – совсем невыносимый становишься. В отпуск тебе пора.
Сурин промолчал и со скорбной миной отправился в ванную. В отпуск, в отпуск… Сам по себе отпуск, конечно, дело хорошее, но к Рубцову никакого отношения не имеющее. От Рубцова ни в какой отпуск не уедешь и даже на пенсию не уйдешь.
Всю ночь он промаялся какими-то бестолковыми снами, в которых то летел в самолете, то ехал на велосипеде и знал, что нужно обязательно поспеть к сроку, иначе Рубцов сурово накажет. Куда именно он должен был поспеть и каков этот срок, во сне обозначено не было, но страх перед гневом Рубцова затмевал все вокруг. Проснулся Сурин разбитым и потным, чувствуя во рту противную кисловатую горечь, будто вечером принял спиртного сверх меры и закусил пачкой плохих сигарет.
Встреча у них была назначена на час дня в баре с почти неприличным названием «Пивнушка». Но название было, пожалуй, единственным недостатком этого заведения, расположенного на Ленинском проспекте. Во-первых, это достаточно близко от места службы Сурина, и он вполне успевал использовать для встречи свой обеденный перерыв. Во-вторых, «Пивнушка» находилась достаточно недалеко и от офиса Рубцова, обеденный перерыв у которого был ненормированным, но который временем своим все-таки дорожил. И в-третьих, кормили там более чем прилично, хотя и дороговато по меркам суринской государственной зарплаты. Но на чистую зарплату Василий Никанорович уже давно не жил.
Рубцов появился, как всегда, минута в минуту, спокойный, сдержанный, холеный, будто не стояла на улице тридцатипятиградусная жара. В строгом деловом костюме, при галстуке. «Он, наверное, вообще не потеет, – некстати пришло в голову Сурину, изнемогавшему в рубашке с короткими рукавами. – Не человек, а машина».
Заказав обед, Рубцов приступил к делу. Чем дольше Сурин его слушал, тем больше изумлялся. И из-за такой чепухи он всю минувшую ночь маялся кошмарами?
– Послушай, тебе не кажется, что ты с жиру бесишься? – без обиняков спросил он Рубцова. – Что ты привязался к девчонке? Подумаешь, придурок какой-то письма ей пишет, так что теперь, всю российскую милицию на ноги из-за этого ставить?
– Ты меня плохо понял, – медленно произнес Рубцов, глядя на него холодными ясными глазами. – Евгения – моя единственная дочь, усвой это, будь так любезен, раз и навсегда. Более того, у моей единственной дочери плохая наследственность, очень плохая, я рассказывал тебе, что такое была ее мать и с каким трудом я отвоевывал у нее своего ребенка. Я не могу допустить, чтобы Евгения пошла по ее стопам, и готов сделать все, чтобы это предотвратить.
– Да не валяй ты дурака! – вспыхнул Сурин. – При чем тут наследственность? Она что у тебя, пьет, шляется, наркотиками балуется? Ты ни на шаг ее от себя не отпускаешь! Какая связь между этими письмами и наследственностью? Может, ты думаешь, что она станет проституткой только оттого, что их прочтет? В конце концов, следи за почтовым ящиком сам, перехватывай письма – и она не будет больше их читать. Зачем ты меня-то этим нагружаешь? Можно подумать, если ты найдешь этого парня, то наследственность никогда не сработает. Знаешь, как в народе говорят? Кому суждено быть повешенным – тот не утонет. Что твоей Евгении на роду написано, то и будет, а письма тут совершенно никакой роли не играют.