Код Онегина - стр. 49

– Ну все. Сегодня они нас возьмут.

– Все вы, молодежь, суеверны, – сказал Лева недовольно.

– А тебе сколько лет?

– Сорок.

– Ну и мне тоже тридцать один. Я уже давно не молодежь.

– Но ты суеверный.

– Ну и что, – сказал Саша. – Он тоже был суеверный. Он говорил о Пушкине; он знал, что Пушкин был суеверный, из популярной книги, которую поутру купил в магазине «Букберри», – не сам, это было рискованно, а мальчишку попросил за десять евро. Пушкину нагадали, что он в тридцать семь лет умрет от белой лошади или белого человека. Так и вышло: Дантес был белый человек, блондин. Лева тоже прочел эту книгу и сразу понял, о ком говорит его товарищ. Лева посмотрел на Сашу хмуро и ничего не ответил.

– Это карма, – сказал Саша.

– О-о-о… – протянул Лева; глаза его сузились, и все лицо сделалось очень неприятное. – Начинается… Карма… Биополе… Вот объясни мне, пожалуйста: что у тебя такое на шее висит?

Было жарко; они сидели по пояс голые и ели на десерт арбуз. Этот арбуз был сладкий, не как в прошлый раз. Саша умел выбирать арбузы, его еще в детстве дедушка научил. На Сашиной широкой груди – все мышцы у Саши были отлично развиты, и он гордился своей грудью, как какая-нибудь кинозвезда, – болтались золотой крест на цепочке и шнурок с амулетом от порчи и сглаза, он купил этот амулет в Турции, куда ездил еще с Наташкой. Он объяснил это Леве, хотя понимал, что объясняет напрасно. Цыплячья Левина грудь была пуста. Лева ни во что не верил. Саша даже спрашивать не стал, христианин ли Лева, католик или еще кто. Лева был естествоиспытатель. Ему положено верить только в свою зоологию. Саша не наезжал на Леву из-за его неверия, как не наезжал на медичку Катю, и ему было непонятно и обидно, что Лева на него наезжает. А Лева сделался какой-то раздражительный и наезжал теперь на Сашу по всякому поводу и без.

– Ты в армии был?

Саша хотел солгать, но передумал.

– Нет.

– Откупился?

– Мать откупила, – сказал Саша. – Ну и что? Если война – так я пойду, у меня разряд по борьбе, и стрелять умею, а генералам дачи строить – извините. Тебе-то какое дело? Ты, что ли, служил?

– У меня зрение, – угрюмо ответил Лева, – и плоскостопие, и печень не в порядке.

– Ну и что ты на меня наезжаешь?

– Ты же темный, – сказал Лева, – ты неандерталец. . А денег у тебя куры не клюют. За что, почему?! Продаешь глупые железки таким же неандертальцам… Все вы такие…

Это было уже слишком. Саша вскочил и стал одеваться. Он больше не мог находиться в одной комнате с Левой. Он взял рукопись из кармана куртки и, сложив вчетверо, стал заталкивать в задний карман джинсов.

Один ветхий листок надорвался, Лева громко охнул. Саша молча вынул листочки, разгладил их и сложил в пакет. Затем он раскрыл бумажник и стал демонстративно пересчитывать деньги. Он знал точно, сколько денег еще есть у Левы в его бумажнике, они друг от друга денег не утаивали и отчитывались в расходах, потому что денег было мало и они имели жизненно важное значение. Саша в уме разделил все их общие деньги на две части и выложил из своего бумажника лишнее на тумбочку. Он делал все это не из честности, а лишь желая оскорбить Леву. Он это сам понимал, потому что уже поступал так с Наташкой. Надо еще было сказать Леве что-нибудь уничтожающее, например: «Настоящие ученые изобретают лекарство против рака, а ты изучаешь какого-то паршивого хомяка и еще хочешь, чтобы государство тебе деньги платило», но Саша не решился сказать это, потому что не был твердо уверен в том, что изучение хомяков и лекарство против рака никак не связаны: лекарство-то на мышах испытывают. Саша не хотел еще раз выглядеть темным и невежественным.