Код Онегина - стр. 46

– Я только не могу понять, – сказал Дантес, – зачем Одоевский рассказал Бенкендорфу.

– Не все уверены, что именно Одоевский рассказал… Но, скорей всего, он. По дурости. Одоевский был болтун.

– А зачем он рассказал Одоевскому? Почему не Вяземскому?

– Тоже по дурости. Все литераторы болтуны. – Геккерн знал толк в литераторах, ему случалось о них заботиться. – И Одоевский был чернокнижник. А Вяземский – нет. Хотя как знать? Может, он и Вяземскому рассказал. Но тот держал язык за зубами.

– Ведь это те отравили Бенкендорфа на пароходе? – Кто знает. Может, те, а может, тот католический поп, что над Бенкендорфом обряд совершал. . Молодец Бенкендорф: дурак дураком, а ведь успел перед смертью продиктовать несколько слов…

– Он был дурак?

– Ну, не совсем… Жоржика, например, он разыграл неплохо. Но и не слишком умный. Фон Фок был умный, но те убрали его еще в тридцать первом, сразу, как только он сказал Бенкендорфу. Но Бенкендорф тогда не поверил, да и фон Фок сказал не все.

– Почему наши не позаботились об Одоевском? – Наши тогда были слабы. Бенкендорфа сменил Орлов, а он был еще глупей, совсем как Менжинский или. . – Геккерн не договорил, но Дантес понял, кого тот имеет в виду.

– Все-то у тебя глупцы, – сказал Дантес.

– Умных было мало. По-настоящему умные – после князя Ромодановского, конечно, – были только граф Шувалов, Лаврентий и Юра.

– А Феликс? А Ежик?

– Эти были наихудшие дураки из всех. Феликс – истерик, пустой хлопотун. . А Еж вообще сумасшедший, – сказал Геккерн. Его мнение нередко коренным образом расходилось с мнением высокого начальства; Дантес восхищался его смелостью и все его слова хорошенько запоминал, но пока никому ничего не докладывал, берег на потом. – Но отдельные дураки не могут поколебать систему, являющуюся гомеостазисом.

– Но был инцидент в семнадцатом, – заметил Дантес. – Разве это инцидент? Так, небольшой конфликт интересов. Внешняя разведка, как всегда, повздорила с внутренней, восточники с западниками, да еще англичане вмешались – вечно им не сидится спокойно… Во всем этом плохо было одно: все увлеклись жидами и не позаботились о тех. Мы и сейчас наступаем на те же грабли, – вздохнул Геккерн. – Опять жиды, чеченцы, исламисты, американцы, китайцы, Сорос. .

– Ну, они же гадят.

– Да сколько они там нагадят… И вообще никаких жидов не существует: их придумали те, чтобы было на кого сваливать все беды…

– Ты еще скажи, что китайцев не существует.

– И скажу. Их американцы придумали, чтобы сваливать на них свои беды.

– А американцев кто придумал?

– Мы, конечно. Мы – их, а они – нас.

Дантес засмеялся: он любил, когда его серьезный напарник начинал вдруг трепаться в подобном духе. Многие, многие почли б за счастие работать с Геккерном;

молодому Дантесу повезло. Дантес сказал:

– По-хорошему надо бы все силы бросить сюда, а не только нас с тобой.

Теперь уже Дантес говорил вздор и ересь: высокое начальство потому и поручило дело им двоим, что дело было чрезвычайной важности, из тех, на которых ставят гриф «Перед прочтением уничтожить», и чем меньше народу (особенно из своих!) будет знать – тем спокойнее. Геккерн тоже всегда запоминал всякую нестандартную ересь, которую высказывал его младший товарищ, и тоже никому не докладывал. Возможно, Дантес болтал ересь нарочно, чтобы подколоть Геккерна, как и Геккерн болтал, чтобы подколоть Дантеса. Они часто подкалывали друг друга, когда были не совсем при исполнении, а на обеденном перерыве. Геккерн покачал головой, давая понять, что шутки окончены, и сказал: