Код человеческий - стр. 21
Институт жил обычной жизнью. Как и десятки лет назад, по коридорам, переговариваясь вполголоса, спешили курсанты или важно шествовали преподаватели – высшие чины корпуса нейронной криминалистики, занятые раздумьями.
В миру это загадочное заведение именовалось НИСПом – Национальным институтом следственной психологии – и простому обывателю представало малоинтересной государственной конторой, «которая была всегда на моей памяти, но, чем конкретно занимается, не знаю».
Институт не являлся звездой телепрограмм и радио, о нем не писали газеты и даже сетевой поисковик выдавал только повторяющиеся ссылки на скудный официальный сайт и обрывки ничего не значащих материалов, где аббревиатура «НИСП» отмечалась вскользь.
Но у здешних обитателей всех поколений за НИСПом закрепилось прозвище Улей.
Хотя институтская территория располагалась на стыке Защекинска и передовых районов Западного Мегаполиса (совсем недалеко, всего в нескольких кварталах от Линии свободы), складывалось впечатление, что Улей прятался где-то на отшибе, в сотнях километров от цивилизации, а высотки тех самых кварталов, словно горная гряда, отделяли его тихую жизнь от суматошной городской реальности.
Стены Основного учебного корпуса, «намоленные» за долгую историю, хранили память о поколениях Нервов, постигавших трудную науку психозрения. Старшие курсы и одаренные новички ощущали исходившие от них волны прошлых свершений и драм. Здесь бережно культивировалось знание, уходящее корнями в домегаполисную эпоху освоения Земли.
Игорь любил огромный институтский парк, здесь легко дышалось. Вдруг расхотелось обдумывать текущие проблемы, и память увела в прошлое.
Всю сознательную жизнь Игорь провел в Улье, родителей не помнил. Из личного дела выходило, что они погибли на ребисовых рудниках, когда сыну едва исполнилось три года, – сначала отец, потом мама. Очевидно, родители были прекрасными людьми и любили друг друга, раз мама отправилась за отцом в такое гиблое место.
Маленький Игорь после трагических событий несколько лет прожил в семье отцовского товарища. Его, крепкого усатого работягу с сильными ручищами и не сходящей с лица доброй полуулыбкой, Кремов помнил довольно хорошо. Хоть приходилось несладко, дядя Витя почему-то не уехал на юг в поисках заработка, а остался у северо-восточного кордона – первой очереди заселения беженцами из Солнечного. Местность считалась самой бесперспективной: кругом пустоши, до Линии свободы как до звезды, блага цивилизации отсутствуют, дорог по пальцам перечесть. В молодой семье дяди Вити еще не было своих детей, и они с женой приняли Игоря как родного. Несмотря на трудности, жизнь постепенно вошла в нормальное русло. Тетя водила Игоря в детский сад, наспех организованный в поселении беженцев, само оно стало называться «станичкой», появилась работа – дядя трудился в сельском хозяйстве, кажется. Инженеры нашли воду, поставили водонапорную башню, смонтировали радиоточку, а пустошь люди принялись засаживать можжевельником. Станичка так и осталась крайним населенным пунктом Большого Мегаполиса со стороны покинутого навсегда Солнечного. Севернее кроме можжевельника ничего не было.
Игорь сохранил в памяти образ деда Никифора, дядькиного тестя, потерявшего жену в Солнечном. Такой же крепкий, как и дядя, только чуть более сухой, он обожал осиротевшего «казачонка» и вечерами после работы возился с ним, несмотря на жуткую усталость. Дед мастерил какие-то домики из спичек, учил подражать токованию голубей («сложи руки в замок, теперь чуланчик там сделай, прикрой большими пальцами… та не сильно… теперь дуй туды, как в дудку… молодец!»), пользоваться столярными принадлежностями («на, забивай гвозди в ту чурку, пока не упреешь») и брал с собой в пустоши, когда садик не работал.