Кочубей - стр. 30

Володька третий раз перечитывал книгу. Эту книгу дал ему Левшаков. Судя по словам Левшакова, книгу он достал у сестры милосердия Натальи, у которой, опять-таки судя по его словам, адъютант пользовался расположением. Чтобы прочитать книгу, Володька попросился на тихую работу, в заставу.

Сердцу Володьки были милы события, описанные в книге. Ему близко было и само название «пылающего острова» – Куба. Там люди дрались за свободу тяжелыми мечами, которыми они раньше рубили сахарный тростник, – здесь, рядом с Володькой, легкий клинок и подобие тростника…

Партизанский сын закрыл книгу, вздохнул и долго смотрел на красный переплет тисненой обложки.

– Луи Буссенар… Буссенар, – задумчиво шептал он. – Есть у нас такой?

Перебирал Володька людей бригады, и ни на кого нельзя было возложить столь почетной обязанности. Писать было о ком, а некому. Володьке даже взгрустнулось немного, а потом снова провихрились перед ним боевые будни, прославленные подвиги, шумной ватагой взметнулись властители дум его – бесстрашные Кочубей, Михайлов, Кандыбин, Батышев, Наливайко…

Нелепой показалась ему мысль, что не будет о них известно, что не узнает никто об этих непостижимых людях. Ведь каждый день жизни их – это целый «пылающий остров».

– Напишут… ей-богу, напишут! – громко воскликнул Володька, вскакивая на ноги. – А вырасту большой – сам напишу.

И от этого внезапного решения стало ему настолько радостно, что захотелось прыгать, плясать и кувыркаться. Забыв, что он в дозоре, Володька, приложив ладони ко рту, заливисто и протяжно заорал:

– Да здравствует… батько!

Сверху цыкнули, и кто-то мощным басом крепко выругался. Володька сразу присел, и ему стало бесконечно стыдно. Вспомнил, что ему стукнуло уже тринадцать, посерьезнел.

«Надо себе тоже потяжелей шашку выменять, – решил он, – чтоб была похожа на кубинский палаш – мачете, а то не шашка, а хворостина».

Он вынул из ножен клинок, рассмотрел. Рукоятка была сделана из черной кости горного тура, на клинке были вырезаны непонятные арабские буквы. Вышел клинок из-под ловких рук знаменитого дагестанского оружейника. Не знал этого Володька, и хотелось ему оружия, равного сказочному мачете восставших кубинских рабов.

Непрерывно верещали кузнечики, и казалось, плотный влажный ковер зелени сплошь был выткан из этих стрекочущих звуков.

Вдруг кто-то опустил руку на его стриженую черную голову. Володька вздрогнул, быстро обернулся.

– Настя! – обрадовался он.

– Испугался? – пошутила Настя.

– Чуть-чуть, Настя, вот на столько, – согласился Володька, отделяя на мизинце не больше сантиметра.

Настя присела.

– Иду на фронт, до Вани, – сообщила она, – несу поесть ему, что бог послал. Кто с тобой? Наливайки нет, случаем?

– А зачем тебе Наливайко, Настя?

– Да боюсь я его, Володя, – просто сказала женщина, – все надо мной насмехается; что я ему, чи поперек дороги стала?

– Удержишь на заставе Наливайку! Тут Гробовой.

– Свирид?

– Ну да.

– Подходящий казак, – сказала Настя, подтягивая концы платка и разглядывая себя в зеркальце. – Вареники будешь, Володя?

– Нет, мы уже поснедали, полудновать рановато, – отказался Володька и стал обуваться, ловко обернув ногу портянкой.

– Натуральный мужчина, – похвалила Настя. – Вот мой с чулков не вылазит. Спарился. К портянке не приучен.