Княжна Дубровина - стр. 11

Бывало и по-другому. Анюта, рассердившись, уходила в детскую, но, заскучав там, возвращалась и заставала детей играющими в «свои козыри» или в «любопытные», тогда и она принимала участие в игре, хотя сначала и надувшись.

– Анюта пришла, – говорил Ваня. – Я не советую играть в «любопытные».

– Отчего это? – спрашивала Анюта обиженно.

– Оттого, что ты будешь любопытствовать всякий раз, заберешь к себе всю колоду, останешься с ней и взвоешь.

– Какое милое выражение: взвоешь! – говорила Анюта.

– Ну и пожалуйста, у нас в гимназии все так говорят.

– А папочка не любит, – заметила Агаша.

– Ну хорошо, словом, Анюта опять… совсем не знаю, как сказать, чтобы угодить чопорной Агаше, заревет, что ли?

– Я совсем не плакса, – возражала оскорбленная Анюта, – а, конечно, досадно сидеть всякий раз любопытной с целой колодой карт перед собой.

– А ты зачем любопытствуешь?

– Хочется, так хочется, не могу удержаться.

– Ну, коли хочется, так поделом, и останешься со всей колодой перед собой.

– А я хочу любопытствовать и не оставаться.

– Ну, это совсем уж нельзя.

– А я хочу.

– Ну, и оставайся при своем хотенье.

Но Анюта начинала сердиться и бежала в кабинет к папочке с жалобой на братцев. Николай Николаевич, как ни был занят делами, заметил, что Анюта очень своенравна, капризна, и не знал, как помочь беде. Да и не это одно он заметил. Дети росли без призора, одеты были неопрятно, дом становился все беспорядочнее, хозяйство шло из рук вон плохо, а денег выходило вдвое больше. Призадумался Долинский.

Однажды пришел к нему один из приятелей, а Николай Николаевич за чашкой плохого чая, жидкого и слишком сладкого, как патока, при адском шуме, который производили в своих играх дети, вдруг вышел из себя, что случается иногда с добрыми и слабохарактерными людьми.

Он отворил дверь кабинета и закричал:

– Дайте мне покой, наконец! Убирайтесь все в детскую!

Дети, удивленные и испуганные таким неожиданным и до тех пор небывалым гневом папочки, мгновенно смолкли и убежали. В детской меж ними пошли пререкания и упреки. Вину все дети взваливали на Анюту. Она сердилась и сварливо оправдывалась. От этого шум не утих, а удвоился.

– Сил моих нет, – сказал, садясь в кресло, Долинский. – В доме беспорядок, дети распущенны и того и гляди испортятся, избалуются, да они уже разбаловались: никого не слушают, ничем не заняты, шумят, кричат, ссорятся. Кухарка ворует, няня зря деньги тратит. Средств на расходы не хватает. Не знаю, что делать? Не слажу никак.

– Женись, – посоветовал приятель.

Долинский с испугом отшатнулся.

– Женись для детей: чтоб иметь мать детям и хозяйку в доме. Так жить нельзя. Притом же твои дети – дети брошенные, ты сам это знаешь. Ты на службе, а они одни, со старой глупой нянькой.

– Сам знаю, что брошенные.

– Одно спасение – жениться.

– На ком?

– Сыщи добрую, немолодую девицу или вдовушку, женись не для себя, а ради детей.

– Матери им никто не заменит, – сказал Долинский с глубокой горестью.

– Конечно, никто не заменит, об этом и речи быть не может. Но ты сам видишь неурядицу своей семейной жизни. Три года почти прошло с кончины твоей доброй жены, а уж ни дома, ни детей узнать нельзя.

Долинский махнул рукой.

– Не будем говорить об этом. Такой, какова была моя Анисья Федоровна, я нигде не найду.

– Да и не ищи такой, а просто женись на доброй девушке и хорошей хозяйке.