Княжна для Хана - стр. 22

– Гордая, – протянула она. – Это хорошо. Хан любит гордых. Ему нравится их ломать. Медленно. Тщательно. До самого основания.

Я подняла глаза. Впервые взглянула ей в лицо прямо. И увидела – ненависть. Чистую, неразбавленную, как родниковая вода. Ненависть, что жила в ней так долго, что стала частью крови, частью дыхания.

– А ты знаешь, как их ломают? – спросила я тихо, и голос мой прозвучал спокойно, хотя сердце билось, как птица в клетке.

Её глаза сузились. Улыбка стала острее.

– Знаю, – прошипела она. – Потому что была одной из них. Была гордой дурой, что думала – она особенная. Что хан выберет её среди всех. Что станет его единственной женой, матерью его детей, царицей степи.

Она встала, подошла ближе. Так близко, что я чувствовала запах её кожи – горький, с примесью железа и мускуса.

– Но знаешь, что случилось? – продолжала она, наклоняясь ко мне. – Он взял меня. Один раз. Два. Десять. А потом… потом просто перестал замечать. Как перестают замечать изношенную шкуру, старый кинжал, остывший костёр.

В её голосе звучала боль – старая, заскорузлая, как рана, что зажила неправильно. Боль, что превратилась в ненависть и теперь искала, на кого излиться.

– И ты думаешь, – прошептала она, – что с тобой будет иначе? Что твоя белая кожа, твои золотые волосы сделают тебя особенной? Что он полюбит тебя, а не просто возьмёт, как берут всех?

Я молчала. Но внутри что-то сжалось, как кулак. Потому что в её словах была правда. Горькая, жестокая правда, которую я не хотела признавать.

– Он назвал меня своей, – вдруг сказала она, и в голосе её прозвучала тоска. – Шептал мое имя, когда брал меня. Клялся, что никого не было до меня, никого не будет после. А потом… потом появилась другая. И ещё одна. И я поняла – мы все для него одинаковые.

Она выпрямилась, и лицо её стало жёстким, как маска.

– Но ты, – продолжала она, – ты особенная. Не потому, что красивее или умнее. А потому, что чужая. Потому, что взята силой, а не дана добровольно. Ты – его победа над твоим народом, его власть над твоей гордостью. И пока ты сопротивляешься, пока ненавидишь – ты интересна ему.

Саргата села на корточки передо мной, взяла мои руки в свои. Пальцы её были тёплыми, но я чувствовала в них силу – силу, что могла сломать запястье одним движением.

– Но что будет, когда ты сломаешься? – спросила она тихо. – Когда примешь его имя, его веру, его семя? Когда родишь ему сына и будешь смотреть на него глазами, полными любви, а не ненависти? Что будет тогда, русская княжна?

Я попыталась вырвать руки, но она держала крепко.

– Тогда ты станешь, как я, – прошипела она. – Одной из многих. Матерью, что растит детей в тени его равнодушия. Женщиной, что ждёт его милости, как подачки. И он найдёт себе новую – молодую, дикую, полную огня. А ты… ты будешь смотреть, как он ласкает её, и помнить, какой была когда-то.

Она отпустила мои руки, встала. Подошла к краю шатра, где на ковре лежали мои скудные пожитки – гребень из слоновой кости, что мать дала мне в приданое, остатки шёлкового платка, обрывок ленты.

– Красивые вещи, – сказала она, поднимая гребень. – Работа мастера. Наверное, дорогие. Наверное, дороги твоему сердцу.

И вдруг, одним резким движением, сломала гребень пополам. Звук был короткий, сухой, как треск ломающейся кости.