Княжий пир - стр. 42
Волхв помалкивал, Владимир впервые за много дней дышал вольно, свежий воздух врывался в грудь как горный поток, что падает с высоты. Киев с его мелочными дрязгами позади…
Ехали весело, горланили песни. На берегу Днепра увидели девок, те полоскали белье. Дорожка шла в трех шагах, а смешливые девки, завидя рослых удальцов на могучих конях, принялись с утроенной старательностью полоскать белье, наклоняясь так низко, что богатыри мычали от муки, а глаза их выпучивались как у раков.
Претич прикрикнул строго, дружинники проехали, но оборачивались, показывали знаками, что пусть дождутся, вот-вот поедут назад, а тогда уже без княжеской удавки на шее… Пошли вздохи, шуточки, рассказы, как и когда кому удалось затащить какую на сеновал, в лесок, запрыгнуть в постель к боярской жене…
Лишь двое из богатырей, заметил Владимир, вежливо улыбались, но как воды в рот набрали. Один – Чейман, другой – Олекса. Ну, насчет Олексы Владимир знал. Храбрый витязь, внучатый племяш самого Претича, отважный и красивый, еще умелец игры в тавлеи, певец и танцор. Дружинники, даже распалившись рассказами, его, однако, в разговор не завлекали. Уже знали, таких разговоров избегает, а то и просто встает из-за стола. И не одна боярская дочь промочила горькими слезами подушку, не понимая, почему так холоден этот самый красивый и статный из киевских богатырей. И было бы дело в соперницах, стало бы понятно. И понятно, что делать. Извела бы ее, змею подколодную, тварь поганую, зелья бы подсыпала или порчу навела, и всего-то делов… Но он вовсе на женщин не смотрит!
А сам Олекса видел, как мучительно медленно поднимается по небу оранжевое солнце, еще не усталое от дневных трудов. Еще мучительнее потянется долгий день, зато ночью снова возникнет в его комнате некая дева… или молодая женщина. Но ставни плотно закрыты, свеча погашена, в полной тьме он почувствует только жаркое упругое тело, женские руки его ласкают, и голос шепчет ласковые слова, он хватает ее жадно, но на все уговоры мягкий женский голос отвечает: нельзя ему видеть ее лицо. Не потому, что безобразна, но нельзя смертному зреть…
В первый раз его пробрал холод, потом сразу бросило в жар. Слышал от старых людей, что в давние времена боги опускались к людям и жили среди них, но смертным нельзя было зреть их лица. В самом деле, нельзя вообразить, чтобы у простой женщины было такое жаркое тело, чтобы он горел и не сгорал, а утром, когда она исчезнет, мучительно и страстно ждал прихода ночи…
Вчера едва удержался, чтобы не зажечь свечу, когда незнакомка уснула на его плече. Он в который раз ощупал ее всю: ни рогов, ни копыт, ни рыбьего хвоста. А вместо запаха серы и горящей смолы – дивный аромат странных цветов, что могут расти разве что в вирии. И сегодня… боги, укрепите его стойкость… не зажжет ни свечу, ни факел. Но воля слабеет, а жажда увидеть ее лицо все сильнее…
Белоян привстал на стременах, конь застонал, его зашатало из стороны в сторону, хотя это был самый массивный жеребец из княжеской конюшни. Всмотревшись, определил:
– Вон к тому перелеску! Прямо на сосну с березовой верхушкой… Видите одинокое дерево в лесу?
Претич, ничуть не удивившись, приложил ладонь козырьком к глазам:
– А там что-то ползет…
– Где?
– Вон за кустами… Вон вышло… Опять в кусты… снова вылезло… Но как идет, как идет! Корова какая-то. Свинья, наверно.