Княжич степных земель - стр. 20
– Да, – согласилась Зулейка, мысленно возвращаясь в господарский дом. Чародей говорил им, что колдовские ночи как нельзя лучше подходят для сильных обрядов, но осилить такое может лишь человек с волей, ибо он может сколько угодно сопротивляться иным. Но даже Лыцко предпочёл не искушать судьбу.
Желание ощутить в руках мягкую звериную шерсть усиливалось. Зулейка повторяла себе раз за разом, что это не её, что лихая ночь полна искушений и что господарь бы наверняка не одобрил. Да, она ушла из дома и ничуть не жалела, но голос чародея остался в ней и иногда звучал, наставляя и помогая делать самое тяжёлое. Сейчас она использовала его, чтобы не позволить себе пуститься в пляску вместе с иными. Она знала: пьянящий сок и хмельное веселье вынудят человека потеряться, а после он переступит через грань, разменяв собственный дух на одну счастливую ночь.
Рядом ухнул филин. Как будто в ответ. Зулейка не успела разглядеть глаз – птице пронеслась и исчезла в тумане и мраке. Это была не страшно – куда страшнее сила, которая скребла когти о землю, голодную и лишённую семян до самой весны. В Самхейн она хотела лишь одного – напиться крови и вобрать в себя побольше человеческого тепла. Зулейка и Лыцко не давали ей ни первого, ни второго, хотя оба чувствовали, насколько она голодна.
– Всё же мы с тобой не простые смертные, – он попытался подбодрить сестру. – Мы – чары, а значит, они нас не возьмут.
– Если мы сами им того не позволим, – Зулейка повторила одна из главных нравоучений господаря и усмехнулась сама себе: сбежала, называется. Вылетела за ворота, согласилась на выматывающую дорогу и неизвестность – и сама же вечно возвращается в дом.
Холодная ночь растекалась медленно, как дёготь. Луна только начала подниматься, медленно плывя по небу. Рассвет придёт нескоро – а значит, нечисти хватит времени, чтобы вдоволь нагуляться. Зулейка тяжело вздохнула и прижалась к брату.
Бледные тени кружились, путаясь среди ветвей. Лыцко пытался закрывать глаза, но ветер, вой неведомого зверья и стоны заблудших душ вынуждали его всматриваться в темноту и подбрасывать сухие ветки в тлеющий огонёк. Что–то подсказывало Зулейке: единственным, кто насытится за эту ночь, будет их костёр.
9.
Голова шумела так, будто он всю ночь пил палёную воду. Лыцко морщился и не знал, то ли зарываться головой в утреннюю росу, то ли прижиматься к горячему пеплу и отогревать посиневшие костяшки пальцев. Им с Зулейкой посчастливилось уснуть в самый разгар колдовской ночи, и это то самое, о чём он будет рассказывать в старости. Потому что далеко не каждый путник спокойно просыпается в утро Самхейна, да ещё посреди непроглядного леса.
Лыцко вдохнул запах прелых листьев и поднялся на ноги. Зулейка умыла лицо росой. На её лице красовались два больших синяка – верный признак бессонницы.
– Ты как? – он обернулся. – Можешь идти?
– Пошли, – сестра отмахнулась. – Навий мир уже отпировал своё.
Видимо, её сильно перетрясло за ночь. Лыцко предпочёл бы не знать, что происходит с тонкой границей между мирами и уж тем более не чувствовать, как Смерть проходит через врата и касается замёрзшей земли.
Они шли, и тропа потихоньку замыкалась, а деревья редели, становясь тоньше. Лыцко не спешил верить своему счастью, но догадки заставляли его ускорять шаг и почти бежать. Зулейка едва успевала, но не жаловалась. А лес всё редел и редел, всё тише раздавались звонкие голоса русалок, туман казался не таким серым, когтистые звери и вовсе остались далеко позади.