Княжич - стр. 42
Главная городская рыночная площадь, или просто Торг, совмещенный с бревенчатой речной пристанью, выполнял еще и функции места сбора общегородских вечевых собраний. Сейчас же, когда я ее медленно пересекал верхом на коне в компании Перемоги и нескольких гридней, моему взгляду открывалась совсем не радостная картина запустения. Торговые ряды, окружавшие полукругом площадь, почти не функционировали. Прогнившие, растрепанные лавки с сорванными дверями понуро стояли нараспашку, являя всем прохожим свои пустые, черные зевы. Вялая торговля велась лишь в двух десятках лавок из более чем сотни наличествующих. По рынку бесцельно, еле волоча ноги, бродили какие-то невзрачные личности, кучкуясь и переговариваясь о чём-то друг с другом.
Общая обстановка была совсем унылая. Не было слышно ни смеха, ни детских криков, ни громких, зазывающих призывов купцов, ни азартного, до ожесточения, торга, неизменно возникающего между покупателем и продавцом. Лишь где-то на периферии сознания слышалось жалобное мычание коров и недовольное, нервное похрюкивание свиней. Перемога тоже услышал эти звуки.
– Должно быть, животинку сюда на продажу али на убой пригнали. Слышишь, княжич, из хлевов ветер доносит?
Я молча кивнул наставнику, переведя взгляд на здоровавшихся со мной монастырских чернецов Смядынского монастыря, уверенно рассекающих по улице в своих черных балахонах.
– Видать, с монастыря скотину пригнали! – тихо проворчал Перемога, когда мы разминулись со стайкой монахов. – Точно! Мычат от монастырских амбаров, – еще раз прислушавшись, сделал он однозначный вывод.
«Кому война, а кому мать родна», – только и подумалось мне, но вслух ничего не ответил. Я смотрел на полоску серого неба, незаметно сливавшуюся с грязным, лежалым снегом. И все это на фоне покосившихся, черных от времени зданий, оккупированных вольготно усевшимися на заборы и коньки крыш стаями каркающего воронья. Мрак, одним словом!
Поблуждав так по городу, в сгущающихся сумерках мы повернули своих коней на выезд из этой обители скорби и печали. У Изяслава Мстиславича на подворье было куда как живей и веселее, – сделал я однозначный вывод.
На седьмой день моего пребывания в Смоленске распорядок дня в основном вернулся на круги своя, в привычную, еще по жизни в изгнании, в Зарое колею. Этому не очень приятному для меня обстоятельству весьма поспособствовал приставленный к моей особе пестун Перемога. Дело он свое знал, поблажек почти не давал, вот и сейчас Перемога инструктировал своего главного подопечного.
– Не так, княжич, смотри на меня, как надо, – говорил пестун, чье тело уже принимало боевое положение, – движения делай мягше, и локоть правой руки сильно вверх не задирай.
Следуя этим несложным инструкциям, я отпустил натянутую тетиву, стрела глубоко вошла в тело полуметровой круглой мишени.
– Хватит, дядька, сам видишь, в мишень я попадаю, давай лучше меня на мечах пообучай.
Учиться стрелять из лука было откровенно лень, особенно в свете вынашиваемых мной планов по изготовлению арбалетов и ружей.
– Верно, попадаешь, – согласился Перемога, – но до настоящего лучника тебе еще лет пять ежедневно заниматься стрельбой надоть. Тогда с такого расстояния будешь не в чурбак попадать, а в самый глаз белки. А мечами после обеда займемся!